Помнил он хорошо, что вначале старался атаман говорить с ними нарочито простыми словами, понятными, как это ему казалось, для простых казаков. Всем своим видом старался Василий Иванович показать свою близость к ним, и старание это его депутация тут же про себя отметила. Учуяли они сразу ненужность его неискренних, не от души идущих слов. И напрасно генерал, шепелявя и слегка шамкая, заверял просителей в своем к ним расположении, подбрасывая историйки из своей бывшей когда-то и теперь такой далекой для него самого казацкой простой здоровой жизни. Завел он речь про давнюю турецкую кампанию и про совсем недавние события на Дальнем Востоке…
Но стоило только взявшему слово от депутации станичников заикнуться о реальном училище, как Мищенко тут же принялся высматривать что-то будто именно в эту минуту понадобившееся ему под столом. Казаки невольно переглянулись, и само собой пришло им на ум, что «его превосходительство» не слушает их, а только ожидает, как прервать просителя.
Если речь атамана казалась им вначале мягкой и даже приятной, то теперь он начал говорить иначе. Слова будто тонут в надушенных холеных усах, ухоженные тонкие с желтизной пальцы сами по себе уже независимо от него постукивают по столу, покрытому ярким лодзинским сукном.
Не успели и глазом моргнуть, а Мищенко их к тому подводит, что не нужна и даже вредна их затея. Стояли они навытяжку, все как один верой и правдой отслужившие положенный срок государевой службы — кто в Варшавском дивизионе, что в лейб-гвардии конвое, кто в иных полках. Помоложе — те недавно с японской войны воротились, а старики и турецкую помнили, и долгую кавказскую. Стояли и слушали генерала.
— Не дело вы, как я вижу, задумали, не дело! — начал, поправляя усы, атаман. — Станица ваша хорошая, можно сказать, что богатая. По всему округу вы на лучшем счету. Хозяйнуете неплохо, что тут скажешь. Вот и казаков на службу справляете по всей чести — спасибо вам за это мое! — Отечески посмотрев на ивановцев, промокнул «его превосходительство» испарину со лба и спрятал белоснежный платочек. Снова заговорил: — Не одобряю и понять не могу никак. Зачем оно вам, если у вас есть уже и школа церковноприходская, и училища — двух- и пятиклассное. Так, что ли?
Нет, не дело это все, не дело. Хотите, я вам прямо скажу сейчас, что из вашей фантазии выйдет? Разврат будет, вот что. Вы вдумайтесь только — деды ваши были казаки, да еще какие — запорожцы! — Тут Мищенко от умиленья прикрыл глаза, и правая ладонь его потянулась к сердцу. Манжеты накрахмаленной рубашки тихонько хрустнули. — Отцы ваши, вы сами и раньше, и теперь, и потом, на всю свою жизнь казаки, а детей вздумали с верной дороги свернуть. Не знаю, кто это подбил вас на это, но запамятовали вы, что первое наше дело — службу нести, потом на земле сидеть, кормиться с нее. Или вы матушки нашей Екатерины наказ забывать стали?! — Тут генерал всерьез и, судя по всему, не на шутку возвысил голос. Будто и не было вкрадчивых первых слов и недолгих минут того «товариства», которое не совсем еще умерло в среде кубанских казаков-черноморцев со времен самой Сечи.