Когда в Скорбященской деревянной церкви станицы Ивановской священник Алексей Лавров окунал Павлуню в купель, то родичи и кумовья затревожились: не зябко ли младенцу будет? Батюшка чутким ухом своим уловил невольное беспокойство их и загадочно молвил: «Вода — не беда, во благо! Вырастет — жарко будет!»
Слова отца Алексея, передаваясь из уст в уста, легким шепотком облетели церковь, дошелестели до озадаченного батьки. «Какую такую думку таит поп в словах своих?»
Орущего хлопчика бережно приняли из лона купели, стали укутывать в белую холстинку. И все, кто был там, благостно разулыбались, всматриваясь в красноватое личико новорожденного.
— Ох и добрый казак будет! — заметила свояченица, крепче сжимая руку сестре, лицо которой тихо светилось от счастья.
— Ишь ты! С голосом, с песней! Не горюй ты, Евгеньюшка! Подумаешь, в мае родился! Май — коню сена дай! — храбрился счастливый батька. — Имечко зато отхватил какое — Павлуня!
И пока несли это крохотное тельце из церкви до дому, вспоминал Пантелеймон Лукьяненко, как давали прозвище внуку свояка. Отсутствовал старый казак на то время, когда крестили внука. Вернулся и спрашивает невестку:
— Ну, как же назвали без меня?
— Та Трихван назвали. Шо за Трихван?! — и в слезы. — Папаня, подить до батюшки, може, переменит имя? Ну как я звать его буду — Трихван? — говорит, а саму слезы душат.
— Ничóго, ластонька, ничóго. Схóдю я, — сказал сердобольный свекор.
Нацедил трехлитровый черепяный горшок меда, чистое все надел, бешмет и черкеску из сундука достал. Новую нарядную кубанку-«попик» из курчавого барашка-курпея нахлобучил: не зря заказывал в городе братьям Чернецким, сгодилась. Вышел на улицу. По дороге свернул к магазину колониальных товаров. Голову сахара взял, фунт чая в жестяной размалеванной коробке. Чтоб не с пустыми руками идти.
Постучал. Вышла прислуга поповская.
— Доложите, — просит и протянул то, что в руках принес.
Через минуту-другую явился и сам отец Алексей.
— Ну, здравствуй! Что пришел?
Казак в объясненье, мол, так и так, имя неподходящее внуку дали. А тот в ответ:
— Имя, говоришь, некрасивое? Менять не буду — грех это! Да ты послушай только — Трифон. Благости сколько в нем! А значит оно — живущий в роскоши, в холе, в почете. Трифон-садовод. Был такой святой. Знатный садовод, скажу тебе. Да ты сам не садовод разве? Нет, не стану менять имя ни за что! А невестке своей так и скажи: грех великий на душу взять могла — имя менять.
Поблагодарил казак за толковое объяснение, откланялся и, пятясь, пошел с подворья ни с чем. Приходит домой и говорит: