Иван Онуфриевич Сухозанет, бывший всего лишь на шесть лет старше двадцатишестилетнего Николая, в короткий миг состарился лет на тридцать. На плохо гнувшихся ногах рысью понёсся выполнять приказ. В голове билась только одна мысль: «Всё кончено. Конец карьере!» Подбежав к двум ближайшим ездовым, он выхватил из ножен саблю и закричал:
— Чтобы мигом, чтобы сейчас же! Чтобы сей секунд задницы в пушки…
И, уже не понимая, что делает, ударил саблей по голове одного из солдат. Кивер ослабил удар, но оглушённый артиллерист упал на снег.
— Никак, рехнулся, — с испугом прокричал второй, отбегая в сторону. С криком: «Его Высокопревосходительство спятило!» солдат побежал в сторону каре…
— Возьмите себя в руки, господин генерал, — попробовал образумить Сухозанета полковник Штаубе. — И прекратите истерику. На Вас нижние чины смотрят!
Но генерал был совершенно невменяем. С криком: «Изменники!» он попытался рубить саблей направо и налево, норовя зацепить своих же подчинённых. Те вначале уклонялись от ударов, но вскоре рассвирепели. Штаубе выхватил у одного из артиллеристов карабин и ударом приклада выбил саблю из рук сумасбродного генерала. Но Сухозанет не унимался: бросался на окружающих, дрался и пытался кусаться. Успокоился только тогда, когда его бросили лицом в снег, а руки связали первой подвернувшейся верёвкой. Кажется, для этого обрезали постромки с одного из оружейных передков, одновременно выводя из строя…
…Мятежное каре весело приняло беглеца.
— С ума сошёл, старый педераст, — констатировал один из молодых офицеров, а все остальные разразились дружным хохотом.
Увы, сочувствия к генералу, про которого говорили, что он выбился «в люди» благодаря картам и… собственной заднице, ни у кого не было. Но смех смехом, а ситуация казалась тупиковой. Спятивший генерал — это ещё не вся артиллерия. А коли подвезут заряды да вдарят картечью?
Что бы хоть как-то разрядить обстановку, Пущин принялся громко читать стихи:
Ты знаешь, что изрёк,
Прощаясь с жизнию, седой Мельхиседек?
Рабом родится человек, рабом в могилу ляжет,
И смерть ему едва ли скажет,
Зачем он шёл долиной чудных слёз,
Страдал, рыдал, терпел, исчез.
— Чьи строки? — заинтересованно спросил юный лейтенант Завалишин. — Пушкина?
— Да нет, брат, учителя его, Батюшкова. Ужели не знаешь? — удивился лицейский друг Пушкина.
— Слыхал про Батюшкова, но не читал. А стихи хорошие, — одобрил Завалишин, — но нужно бы что-нибудь повеселее, чтобы солдатам легче было. Вроде этого…
Юноша с чувством пропел: «Аллонз анфан де ля патриа», но дальше первой строки дело не пошло. Петь в один голос «Марсельезу», призывающую сынов Отечества идти вперёд, не хотелось. Может, в иное время офицеры могли бы и поддержать. Да что офицеры! Старые солдаты, участвовавшие в Заграничном походе, также знали слова.