– Мы не отлыниваем…
– А почему тогда на субботники приходите с перчатками? Ручки испачкать боитесь? Ну- как быстро, показывайте ваши ногти!
И мы послушно выкладывали свои «белоручки» на крышки учебных столов, исписанных фиолетовыми формулами алгебры и физики, любви и ненависти. «Зу- Зу – корова» не редко попадалось среди формул. Возле буквы «О» с завидным постоянством можно было увидеть сердце в завитушках, пронзенное стрелой. И даже я, не удержавшись, начертила на столе в кабинете химии маленькое, аккуратное «М», примыкающее одной палочкой к «З». Майя Захарова, словно припечатала печатью инициалов свою любовь к этому предмету.
Нашей классной было не жаль тратить урок на ерунду проверок, она считала, что борется за дисциплину, за то, чтобы все в классе были равны в одежде, в ногтях, в прическах. Было в этом, так называемом, равенстве что- то монастырское или еще того хуже – что- то от института «благородных девиц» – одинаковые передники, одинаковые платья, но классной – учительнице истории, это не приходило в голову. Ей нравилась сама идея всеобщего равенства, пусть даже только в форме одежды. Её любовь к «дисциплине» всегда ассоциировалась у меня с садизмом, такое странное, непонятное выражение лица возникало у нее, когда она ловила «на маникюре» Швабру или Синичкину, или еще кого- нибудь. «Ну, помучьтесь теперь, помучьтесь! – приговаривала она и не начинала урок, пока виновные не возвращались. Соль наказания заключалась в том, что ногти приходилось очищать ножницами или ножом. Специальная жидкость для снятия лака продавалась далеко не во всех магазинах, девчонки чаще всего пользовались обычным техническим ацетоном, который прятали в туалете. О, эти школьные туалеты с низкими дверцами в кабинках, с грязными унитазами на которые нужно было карабкаться с ногами и восседать на нем на корточках, спуская по возможности спереди между ног коротенький подол школьного платья. О, эти выкрашенные грубой синей или зеленой краской трубы- стояки, покрытые жабьими пупырями холодного конденсата… Фишка была в том, что классная успевала побывать в туалете раньше нас и конфисковывала заветный пузырек. Куда она потом девала эти трофеи? Неужели относила домой и ставила в шкафчик? Каким образом соотносились с дисциплиной и знанием предмета наши накрашенные ногти, кстати, вполне себе скромные по сравнению с нынешними временами? Не знаю, кому было хуже, тем кто уходил в туалет, или тем, кто оставался слушать нотации? Классную не волновало, что подавляющее число учеников не умеет формулировать свои мысли, она и сама, по- моему, этого не умела, ей было важно, чтобы мы «не ходили в школу, как на праздник». «Здесь вам не фестиваль!» – это ее дословное выражение тогда вызывало насмешки, а теперь стало бы мемом. Но если вдруг выяснялось, что ногти во всем классе накрашены только у Оленевой, низкий лоб нашей классной морщился в некоем раздумье, тонкие губы в слишком яркой, слишком «химической» помаде растягивались в какой- то странной полуулыбке, значение которой мне тогда не удавалось постичь, однако урок начинался своим чередом. Оленеву она не выгоняла.