границу, пассажиры бывают гораздо более предупредительны, чем когда летишь обратно. Может одно осознание факта, что летишь домой, позволяет им уже не надевать маску вежливости? Сосед через проход, к которому я обратилась, плед поднял, но на меня даже не посмотрел. Просто протянул брезгливо руку в мою сторону, как будто боялся запачкаться. Я посмотрела на него и не стала благодарить. И откуда- то всплыл в моём сознании мокрый асфальт и белёсые ворота автомобильной мойки, моя первая машина – подержанная голубая «nexia» вся в мыльной пене, и я сама, молодая, курящая за столбом возле газона, и голос распорядителя – чернявого парня с книжкой квитанций.
– Чья эта машина?
И ответ такого же чернявого худого мойщика.
– Вон там, хромая с палкой.
И разом исчезли тогда для меня все мои детские представления о счастье и несчастье, отодвинулись куда- то в небытие дурацкие школьные проблемы и университетские невзгоды, мой брак и развод с Вовиком Никитиным и даже смерть отца. Я поняла, что теперь на всю оставшуюся жизнь буду для всех и для себя инвалидом. «Хромой с палкой». И больше с этим уже ничего нельзя поделать.
У стюардессы не только круглые коленки, у нее еще и обворожительный и голос.
– Что вы желаете? Воду? Сок?
– Томатный, пожалуйста. Только не холодный.
Раньше я могла промочить ноги и проходить целый день в мокрых ботинках. Когда мы в предзимье открывали окна и жадно хватали первый снег с подоконников, чтобы запустить снежками друг в друга (чаще всего доставалось Зу- Зу, и она тогда опять плакала) пальцы мои ломило от холода. Стекла молочных бутылок успевали запотеть, пока я, достав из холодильника и торопливо содрав круглую крышечку из фольги, длинными глотками прямо из бутылки булькала ледяное молоко прямо в горло. И со мной от всего этого, иногда совпадавшего и случавшегося в один день, не было ничего плохого. Теперь же я ненавижу холод во всех его проявлениях, и один вид снега или даже только облаков в окошке иллюминатора, похожих на снег, вот как сейчас, и даже одно воспоминание о нем вызывает озноб и панику. Метель, которую я наблюдаю из окна тёплой квартиры, вгоняет меня в тоску.
– Ма- ма! А- а- а- а- ! – ноет сзади от скуки малец. Мать больше не пускает его по салону, и теперь он орет и извивается у нее на коленях. Исса не сказала нам, что женские колени, оказывается, не столько функция для соблазнения мужчин, сколько постамент материнства: на них спят, едят, прыгают, писают и рыдают. Их облизывают, пачкают, а иногда грызут и кусают. Мне жаль, что моему Мише подставляла свои колени не я, а моя мама. Это она вынянчила моего сына и, если бы не она, мне бы не справиться. А если рассматривать вопрос в целом, то мама спасла и его, и меня. Я ведь тоже повторяла в тот ужасный зимний день «ма- ма, ма- ма».