Итак, будем почитать высоко поэзию, а не жрецов ее, оставив бесполезный спор о романтизме и классицизме, будем стараться уничтожить дух рабского подражания и, обратясь к источнику истинной поэзии, употребим все усилия осуществить в своих писаниях идеалы высоких чувств, мыслей и вечных истин, всегда близко к человеку и всегда не довольно ему известных.
Николай Александрович Бестужев — старший брат Александра Бестужева, офицер флота, художник и литератор, видный декабрист. Приговоренный к 20 годам каторги, он не оставил в Сибири литературных занятий, каторга не сломила его.
Очерк «Воспоминание о Рылееве», написанный Бестужевым в начале 1830-х годов в Петровском каземате, предназначался только для чтения в кругу ссыльных, и в нем открыто звучала ненависть к царскому самодержавию. «Воспоминание» ценно не только как убедительный разбор поэзии Рылеева, оно своеобразный литературный памятник, характеризующий настроения и взгляды декабристов, не изменивших своим идеалам после поражения восстания.
Его впервые напечатал Герцен в VII книге «Полярной звезды», альманаха, который он издавал совместно с Огаревым за границей, в Лондоне и Женеве, и который назвал в память декабристского альманаха (1861).
Известно мне: погибель ждет
Того, кто первый восстает
На утеснителей народа,—
Но где, скажи, когда была
Без жертв искуплена свобода?
Погибну я за край родной —
Я это чувствую, я знаю...
И радостно, отец святой,
Свой жребий я благославляю.
«Исповедь Наливайки»
Когда Рылеев писал исповедь Наливайки, у него жил больной брат мой Михаил Бестужев. Однажды он сидел в своей комнате и читал, Рылеев работал в кабинете и оканчивал эти стихи. Дописав, он принес их брату и прочел. Пророческий дух отрывка невольно поразил Михаила.
— Знаешь ли,— сказал он,— какое предсказание написал ты самому себе и нам с тобою. Ты как будто хочешь указать на будущий свой жребий в этих стихах.
— Неужели ты думаешь, что я сомневался хоть минуту в своем назначении? — сказал Рылеев.— Верь мне, что каждый день убеждает меня в необходимости моих действий, в будущей погибели, которою мы должны купить нашу первую попытку для свободы России, и вместе с тем в необходимости примера для пробуждения спящих россиян.
Почти в каждом сочинении Рылеева выливается из его души подобное предвещание. Мысль быть орудием или жертвою начатков свободы наполняла все его существование, составляла единственную цель его жизни. Освобождение отечества или мученичество за свободу для примера будущих поколений были ежеминутным его помышлением; это самоотвержение не было вдохновением одной минуты, подобно решимости древнего Курция* или новейшего Винкельрида*, но постоянно возрастало вместе с любовью к отечеству, которая, наконец, перешла в страсть — в высокое, восторженное чувствование...