Издатель. Вам не довольно того, что вы перед собой видите здание красивое; вы требуете, чтоб виден был и остов его. В изящных творениях довольно одного действия общего; что за охота видеть и частное производство? Творение искусства — обман. Чем менее высказывается прозаическая связь в частях, тем более выгоды в отношении к целому. Частые местоимения в речи замедляют ее течение, охлаждают рассказ. Есть в изобретении и вымысле также свои местоимения, от коих дарование старается отделываться удачными эллипсами[28]. Зачем все высказывать и на все напирать, когда имеем дело с людьми понятия деятельного и острого? А о людях понятия ленивого, тупого и думать нечего. Это напоминает мне об одном классическом читателе, который никак не понимал, что сделалось в «Кавказском пленнике» с черкешенкой при стихах:
И при луне в водах плеснувших
Струистый исчезает круг.
Он пенял поэту, зачем тот не облегчил его догадливости, сказав прямо и буквально, что черкешенка бросилась в воду и утонула. Оставим прозу для прозы! И так довольно ее в житейском быту и в стихотворениях, печатаемых в «Вестнике Европы».
P. S. Тут классик мой оставил меня с торопливостью и гневом, и мне вздумалось положить на бумагу разговор, происходивший между нами. Перечитывая его, мне впало на ум, что могут подозревать меня в лукавстве, скажут: «Издатель нарочно ослабил возражения своего противника и с умыслом утаил все, что могло вырваться у него дельного на защиту своего мнения!» Перед недоверчивостью оправдываться напрасно; но пускай обвинители мои примут на себя труд перечитать все, что в некоторых из журналов наших было сказано и пересказано насчет романтических опытов и вообще насчет нового поколения поэзии нашей; если из всего того выключить грубые личности и пошлые насмешки, то, без сомнения, каждый легко уверится, что мой собеседник под пару своим журнальным клевретам[29].
Комедия, соч. Н. Гоголя, С.-Петербург, 1836
О комедии каждый вправе судить; голоса в ней собираются не в тишине кабинета, не перед зерцалом искусства, не по окончании медленной процедуры и применения всех законов литературного кодекса; публика не выжидает, чтобы тот или другой трибунал, тот или другой журнал, тот или другой критик исследовал дело и подписал приговор. Нет, голоса собираются по горячим следам в шумном партере, где каждый, кто внес законную долю установленного сбора, допускается, к судейским креслам и рядит и судит за свои деньги о деле, подлежащем общему суждению. У нас и в этом отношении авторы с удивительной ловкостью умеют обыкновенно избегать прямой встречи и тесного столкновение с публикой. Большая часть русских комедий также дело для нее постороннее: это снимки с картин чужой или вымышленной природы. В подобных снимках может идти дело о искусстве художника в исполнении, но нет речи о жизни, о верности, о природном сочувствии. Тем более комедия, выходящая из круга сих заимствований, вымыслов или подделок, должна произвести общее, сильное и разнородное впечатление. Мало было у нас подобных комедий: «Бригадир», «Недоросль», «Ябеда», «Горе от ума» — вот, кажется, верхушки сего тесного отделения литературы нашей. «Ревизор» занял место вслед за ними. Комедия сия имела полный успех на сцене: общее внимание зрителей, рукоплескания, задушевный и единогласный хохот, вызов автора после первых двух представлений, жадность публики к последовавшим представлениям и, что всего важнее, живой отклик ее, раздавшийся после в повсеместных разговорах,— ни в чем не было недостатка. В чтении комедия выдержала театральный успех, если еще не превзошла его, что и должно быть в комедии, писанной с умом и талантом, с истинною комической веселостью, но с меньшею заботливостью о игре и ошибках драматических внезапностей...