В фанзе старика Лэя есть плакаты, есть лубки, есть очень хорошая картина с изображением ястреба, о которой я уже говорил, но изречений в его фанзе почему-то нет.
Вот, кажется, и все мои наблюдения. Я откладываю в сторону записную книжку и вздыхаю. В фанзе я не один, но перекинуться словом, спросить о том, что осталось для меня непонятным, не могу: Хуана все еще нет.
Ладно, посмотрим тогда на моих гостеприимных хозяев.
Дома сейчас двое: старуха – мать семейства, Лунь Э, и ее дочь, Сян Мэй. Шестнадцатилетняя Сян Мэй шьет младшему брату матерчатые туфли и делает это так умело, что ее работа ничуть не отличается от профессиональной: точно такие же туфли я видел и в витринах магазинов.
Если искать в этой девушке что-то красивое, пожалуй, не найдешь: лицо широкое, плоское, крупный рот.
Но если просто поглядеть на эту непринужденно сидящую на кане фигурку – одна нога подогнута, другая вытянута в сторону, вся эта простая девушка предстанет перед вами в какой-то юной непосредственности, свежести и светлости. Хотя ватная куртка и такие же брюки делают ее полнее, она все-таки кажется очень легкой.
Девушка спокойна. Она будто прислушивается, как приходит к ней женственность, чувствует это всем своим существом и ничуть не удивляется, принимает этот приход как должное.
Старуха, Лунь Э, седая, сморщенная, тоже шьет, сидя на том же кане. Она разложила выкройку женской телогрейки – четыре замысловатых лепестка, вырезанных из сплошного куска материи, а посредине – отверстие для головы – и ровным-ровным слоем раскладывает по этим большим лепесткам белоснежную вату. Движения ее очень быстры и точны. Должно быть, она шьет эту курточку для своей новой невестки. Ведь через десять дней женится ее третий сын – Цзао Инь.
Старуха чему-то все время улыбается.
Мы поглядываем друг на друга давно, должно быть, Лунь Э о чем-то хочет меня спросить, поговорить, но о чем поговорить, если я знаю несколько десятков случайных слов по-китайски, а она – ни одного по-русски? Вот мы и молчим.
Наконец Лунь Э не выдерживает, тычет сухим пальцем в плечо своей дочери и смотрит на меня. Нет, я не понимаю, что ей нужно, и тоже вопросительно поглядываю на нее. Может быть, она хочет сказать: «Вот какая у меня большая дочь, какая работница! Какая помощница!»
Я киваю, говорю: «Хао-хао!» («Хорошо, хорошо!»), старуха смеется. Сян Мэй поднимает на меня спокойно улыбающиеся глаза, они у нее очень большие. Нет, я не понял, что старуха хочет от меня.
Лунь Э вздыхает, снова быстрыми, точными движениями раскладывает вату по выкройке, но я вижу, что она вовсе не отступилась от мысли поговорить со мной. И верно. Спустя еще минуту она показывает на себя, потом на Сян Мэй, потом на меня, и все ее сморщенное лицо выражает вопрос.