Если бы я могла, давно ушла. Но продолжаю жить с ней под одной крышей, потому что не могу ее бросить. Она моя родная мать.
Сколько я ей говорила, сколько пыталась донести. Склонялась у ее колен и слезно просила:
«Мама! Не пей, пожалуйста, ради меня. Ты же меня любишь, мамочка?»
Она кивала, говорила, что бросит, а через пять минут после нашего разговора снова собиралась в пивнушку, как на какой-то праздник. Расчесывала грязные волосы, надевала бабушкин парадно-выходной платок, который давным-давно проела моль.
Соседи говорили, что у моей матери болезнь. Что ее нужно отправить в клинику или однажды подожжет квартиру и они тоже пострадают. Когда я этот вопрос озвучила маме, ответ оказался очевиден: «Какая клиника? Ты о чем? Я не больная. Это вы все больные на голову, шизофреники…»
С отцом я не общалась. Точнее он не общался с нами. В последний раз, когда звонила – ответила его новая жена. Сказала, что у него слишком много важных дел. Она говорила это с таким уклоном, что мне лучше не звонить и не беспокоить ее и его.
— Стерва! – кричала я в трубку. Да, больше не звонила, да и папа сам не изъявлял желания видеться со мной. Он тоже особо не интересовался моими делами. Для него я тоже вроде бы существую. Но как учусь, что предпочитаю на завтрак, какого числа у меня день рождение – он не помнил или не хотел помнить.
В итоге я была у себя одна. И раз так сложились обстоятельства, пообещала себе не сдаваться. Никогда. Не при каких условиях. В моих планах – идти только вперед, не оглядываясь на неудачи.
А дальше, как обычно. Мамины друзья что-то обсуждают. Их голоса, как зажеванная пленка на магнитофоне. Замедленные, монотонные, громкие. Через стену мне хорошо все слышно. Но я привыкла не обращать внимания, пропуская мимо ушей их неадекватный бред.
Становлюсь напротив зеркала, ставлю руки в боки. Улыбаюсь своему отражению. Иногда я думаю, как же хорошо, что я больше похожа на отца: высокий лоб, изогнутые брови, большие карие глаза, ровный нос, смуглая кожа. Стройная талия, плоский живот, худые руки и длинные пальцы. Хочется сказать: «неплохо сохранилась».
Прикрыв ладонями лицо, отбросив все пустое, я вспоминаю, что мне впервые предстоит сыграть на сцене. Буду играть в театре, эта мысль окрыляла, радовала и вдохновляла одновременно.
— Молилась ли ты на ночь Дездемона? – я нахмурила брови и строго посмотрела на свое отражение в зеркале.
— О да! Молилась…, – меняю интонацию, на более грустную, дотрагиваюсь тыльной стороной ладони до лба и театрально закатываю глаза.
Нет, это не моя роль, это я так, импровизирую. Возможно, когда-нибудь и сыграю Дездемону, но это пока лишь мои мечты. В этот раз мне придется играть в комедии по произведению Чехова. А еще у меня интересный сценический костюм: теплые вязанные носки, хлопковая юбка чуть ниже колен, простая рубаха с вышивкой, на шее вязанка сушеного чеснока а в руках – ощипанные куры. Я должна буду заплести косички, завязать светлые волосы платком в стиле «Солоха» и яростно кричать на главного героя, выразив сразу несколько эмоций: бесстрашие, импульсивность, легкое помешательство. К примеру, когда маленький ребенок чего-то очень сильно хочет, топает ножкой, поджав алые губки. Но когда за стенкой послышался дикий ор и звон битой посуды - настроиться на образ сложно.