— Только не домой, — говорю я обреченно.
— Если я отвезу тебя к себе, — задумчиво произносит Степан, — боюсь, что это… я не хочу пользоваться моментом, Марин. А выглядит это именно так.
Я киваю будто бы понимаю о чем он, хотя на самом деле ни черта не понимаю. Я просто не хочу домой. В ту самую квартиру, что начала вызывать у меня чувство безысходности. Не хочу и все. И дело даже не в муже, о котором я думать сейчас хочу даже меньше чем о квартире. Я знать его не хочу. Только не сейчас.
К Майе. Приходит в голову верная мысль, точнее возвращается. И тогда я называю Степану адрес подруги.
— Хорошо, — тянет он и заводит машину.
Доезжаем до Майиного двора мы достаточно быстро, Степан паркует машину в тени деревьев, где и парковки то нет. Зато тихо. Тихо и темно. Настолько тихо и темно, что мне не хочется выходить, в груди свербит от ощущение одиночества. С чего только…
— Спасибо, — тихо произношу я, поворачиваюсь в сторону Степана и, поймав его взгляд, теряю связь мыслей. Если они вообще были в моей голове, те самые мысли. Потому что я тянусь к мужчине, за поцелуем.
Я не верю, что мы наконец-то одни. Что рядом с нами нет хоть и спящей, но все же Леночки, прохожих и вообще дневного света. Вечером в сумерках как то все всегда воспринимается иначе. Так же как и наш со Степаном поцелуй. Он иной, не такой как прошлые.
Мужчина перехватывает инициативу мгновенно. Кажется, еще до того, как наши губы соприкасаются. Только как я потянулась, так и он подается мне навстречу, крепко хватает меня за затылок, притягивает к себе, набрасывается на мои губы, словно изголодавшийся.
Таких страстных поцелуев у нас еще не было, потому что… потому что я сама не замечаю, как мои руки начинают творить сущее безобразие, они то хватают мужчину за шею и скулы, обнимая ладонями, то пытаются пробраться к нему под футболку-поло. То сверху отодвигая воротник, то снизу, забираясь под ее край. Снизу получается эффективнее. Мне удается таки коснуться оголенной кожи мужчины.
Я трогаю подушечками пальцев живот Степана и ощущаю, как он вздрагивает, а затем выпускает струю воздуха мне в губы.
— Тише, — говорит он, и кладет обе руки на мою ладонь, что забралась под его футболку.
Но я почему-то не могу прислушаться ни к голосу разума, ни к Степану, шепчущему мне сейчас слова успокоения, я облизываю его губы. Сначала верхнюю, затем нижнюю, затем обе, и когда мужчина тяжело вздыхает и опять выпускает горячую струю воздуха, я прохожусь языком по его скуле, а затем спускаюсь и к шее.
— Что же ты делаешь… — практически стонет он.