Томор, корчмарь, держал стопку пустых кружек. Вместе с ним ворвался сизый дым и громкие вопли посетителей.
– Что, прохлаждаетесь? – пожурил он нас. – Толпа собралась, не продохнуть. Давай, царица наша, начинай колдунство.
Никто в «Вольном ветре» не знал, что мы с Федом колдуны, но иногда, не иначе как из баловства, кто-нибудь шутил так в нашу сторону.
– Чушь, Томор! Хоть и свои все, а поберегись такими словами разбрасываться! Червонных и в Сиирелл полно, – отозвался наставник, не сводя с меня пристального взгляда.
– Идите, убытки вы мои ходячие, – сказал корчмарь и выдворил нас из коридора.
Год выступленией в «Вольном ветре» подарил нам не только ворох сплетен, но и постоянных зрителей, так что здесь теперь всегда толпились наемники и торговцы. Фед занял привычное место на ящике, а я встала позади него и оглядела трапезную.
В центре гудела пирушка. Ося шепнула, что всех угощает купец в красивом асканийском кафтане. Богатый гость уже свел знакомство с местными девицами и перебрасывался лихими историями с нашим вышибалой Эртом. Менее удачливые торговцы разбрелись по углам с чарками медовухи. За тремя столиками вдоль стенки сидела крикливая ватага наемников. Один из них ухитрился даже полапать хозяйку, за что был выдворен глазастым Ортом – братом Эрта, тоже вышибалой.
Фед начал петь про забытый град, город колдунов, существовавший давным-давно в Светлолесье. Это была одна из песен, после которых в корчме обычно творилось что-то совсем невообразимое.
Колдуны прошлого повелевали миром, а нам не дано распоряжаться сегодняшним днем.
Едва выждав положенное вступление, я сделала резкий взмах головой, и гости отступили на полшага вглубь «Вольного ветра», освобождая место для танца.
Не думать!
Пусть тело ведет вперед. Оно знало, что делать. Как повести плечами, как очаровать зрителей хороводом блеска и бусин, как колыхнуть юбкой так, чтобы во всполохе танца нечаянно выглянул кусочек обнаженной кожи.
Я вскинула руки, и колокольчики ответили звоном металлических голосов.
Я извивалась, смеялась, птицей перелетала с одного края круга на другой.
Ритм ускорился, движения – тоже. Ноги все реже касались пола, словно подо мной были не выщербленные старые доски, а обжигающие стопы угли.
На ресницах дрожали пот или слезы, уже не разобрать. Да и неважно оно. Фед двигался к развязке, а я вместе со зрителями слилась в единый поток. Всякий, кто не успел отвести или прикрыть глаза, – пропал.
Я кружилась на месте, подгоняемая разгоряченными криками зрителей.
Фед рвал струны и вместе с ними наши души.