Она неслась по озеру, и вода испуганно раздавалась перед ней, и она знала, что точно так же при нужде перед ее грудью расступятся громады гор, и ледяная пустота пространства, и вязкая паутина времени. Она знала все. Все, что происходит внутри нее — от циклопических органов до самой мельчайшей клеточки. Все, что происходит снаружи, она тоже знала — видела, и слышала, и ощущала еще десятками неведомых ранее чувств. Она чувствовала шевеление людишек-муравьев, засевших на берегу, в бетонных и кирпичных коробках — они были ей сейчас безразличны. Она могла стереть их одним легким дуновением и в любой момент создать новых. Она уже однажды сотворила таких — жалких восьмипалых козявок, возомнивших себя ее хозяевами — но сейчас ей не нужен никто, никто в целом мире, она сама целый мир. Все подвластно ей — пространства и времена, предметы и сущности. И — она счастлива, впервые за столетия она счастлива.
Она была всем — небом, и озером, и степью, и этими букашками, что засели под горами — и теми, что убивали сейчас друг друга в горах.. И звездами была тоже она.
Она радостно подняла голову, и безоблачная синева стала ближе, и ликующий рев вырвался из ее распахнутой пасти. И задрожало небо, и задрожала земля.
Умерший воскрес.
Спящий проснулся.
Во Вселенную пришел Бог. Бог-Победитель, могучий и яростный. Не стало ничего, кроме Него. Лишь маленькая девочка. Женька Кремер. Нельзя бороться с Богом. Но она попыталась.
Рубка озарялась пляской разноцветных огней. Что-то где-то внутри Верблюда лопалось с хрустальным звоном, что-то возникало — неслышно. Верблюд становился другим.
Сжавшаяся на полу рубки фигурка не видела, не слышала, не замечала ничего. Она боролась — тем малым, что осталось от нее. От Женьки Кремер. Руки медленно, миллиметр за миллиметром, ползли к закрывшему голову до самых плеч шлему. И доползли.
Вселенная корчилась, раздираемая надвое. Миры гибли в жадном пламени. Все становилось ничем. Ничто исчезало в никуда. Вой умирающего Бога взрывал времена и охлопывал пространства. И — все кончилось.
Сброшенный шлем отлетел в угол. Пляска огней прекратилась. Женька поднялась. Она стала древней старухой — она прожила все эпохи до конца времен, она узнала все и она умерла. И — она осталась девчонкой пятнадцати лет, она осталась жить.
— Ты не был Богом, — сказала она мертвецу уверенно. — Ты был психом.
Восьмипалая мумия ничего не ответила. Она давно умерла. И навсегда осталась жить в импульсах, крутящихся по замкнутым цепям псевдосинапсов. Чекист Камизов никогда не узнает, как сработало почти два тысячелетия назад (вперед?) его пси-оружие. Как породило Бога.