Хаа не беседовал с Женькой, он даже не слышал ее голоса — слух змея мог улавливать другие колебания, исходящие в воде от крупной рыбы. Женька говорила сама с собой. И сама себе отвечала движениями змея. В принципе, жертвы айдахаров — рыбаки с Девятки и два первых, не испугавшихся холодной воды купальщика — убили себя сами. Собственным страхом и ожиданием агрессии…
Женька всего этого не знала.
Она прижималась всем телом к прохладной шкуре Хаа и зажмуривалась, затаивала дыхание, когда змей ненадолго нырял…
Кожа быстро высыхала на солнце, покрываясь тончайшей пленкой соли.
Стоило пойти скорей домой, под душ из относительно пресной воды, пока ее не отключили (с трудом восстановленный опреснитель подавал холодную, мало пригодную для питья воду в дома Девятки по строгому графику). Но Женька не спешила.
Она снова лежала, раскинувшись, на плоском камне — и снова грезила наяву. Но грезы стали другие…
Она представляла себя девушкой, девушкой степного племени — она знала, что ежегодно их приносили в жертву настоящему монстру озера, действительно хищному и безжалостному — Водяному Верблюду.
…Столб высился у самого уреза воды — слабый ночной прибой ласкал ее босые ноги. Ремни, стянувшие тело, не доставляли боли — но держали надежно и крепко. Вокруг тьма, абсолютная и непроглядная. Ей милосердно завязали глаза, чтобы спасти от вида надвигающейся клыкастой смерти, неотвратимой и ужасающей? Или ночь была такой — безлунной и беззвездной? Женька не знала…
Она знала другое — плакать, кричать и пытаться бежать бесполезно. Бесполезно молить о пощаде. Бесполезно надеяться на чудо — что ночь пройдет и никто за ней не явится. Можно только ждать. И она ждала — со странным нетерпением, и уже не просто ждала — призывала: приди, приди, приди… Приди и возьми меня! И дай дождь пастбищам, и дай приплод табунам и отарам, и дай удачу в бою воинам, и дай любовь женщинам… Приди! Возьми! Дай!
Будет не больно — она знала — будет прекрасно…
… Хаа после их купания не уплыл в глубины, он оставался рядом, и он ощущал страстный призыв Женьки… Длинный раздвоенный язык показался из пасти. У основания он достигал толщины мужской руки, но самые кончики были тонкими. Очень чувствительными. Очень нежными… Они дотронулись до загорелой груди еле заметным прикосновением — Женька изогнулась им навстречу, Женька застонала — они невесомо, воздушно скользнули вниз и…
…И все кончилось.
Резко и грубо.
Взвыли сирены в городке — неожиданно, как всегда оно и бывало. Второй раз за утро — но эта тревога не закончилась так же быстро, как и началась… Перекликались на разные голоса ревуны у штаба, и на периметре, и на батареях побережья, и в других местах — не осталось ни одного человека в Девятке и окрестностях, не слышавшего мерзкий вой. Сирены вкручивались в мозг на барьере ультразвука, даже переходили этот барьер — Хаа услышал.