Но обсудить они ничего не успели.
Судорога скорчила громадное тело Верблюда. Пол рубки встал дыбом. Стены содрогались. Гамаюна и Женьку швырнуло друг на друга, затем разбросало в стороны. Казалось, Верблюд вопит — воплем, лежащим за пределами, доступными для человеческого уха; воплем, воспринимаемым всем телом, и раздирающим каждую клетку крохотными клещами боли.
— Что это? — прокричала Женька, когда свистопляска стен и потолка замерла на долю мгновения. Гамаюн не знал, и не успел ничего ответить — стена неожиданно стала полом, они покатились к ней, цепляясь за пол, ставший стеной — и не удерживаясь.
Они не знали, что почти в трехстах километрах от них полковник Камизов «запустил шарманку».
А потом — для сторонних наблюдателей — Водяной Верблюд исчез вместе со всем, что его окружало. На этот раз, в отличие от Прогона, его окружала только вода.
Батарейка садилась, фонарик теплился еле-еле.
Надо было делать то, что задумано. Помощи не будет, это ясно. Или — помощь опоздает. Что бы ни значили слабые взрывы снаружи, доносящиеся в каменную могилу, Багира понимала хорошо — для уцелевших ее уже нет. Списана в потери. Все правильно — ей самой приходилось так же вычеркивать боевых товарищей из списка живых — потому что иногда кому-то надо погибнуть, чтобы жили другие. Пасть в бою — дело житейское…
Но медленно умирать в мышеловке Багира не собиралась.
Она посмотрела на придавленную глыбой ногу. Капкан. А в капканах дохнут кролики. Пантеры уходят — пусть и на трех лапах…
Анестетик из шприц-тюбика погасил боль в раздробленных костях и разорванных мышцах — но не до конца. Сделанный из ремня жгут туго перетягивал ногу чуть ниже колена. Десантный нож не дрожал в руке. Багира сделала первый разрез — спокойно и уверенно.
Она все и всегда делала так.
Сирены береговой обороны рявкнули и замолчали.
А через некоторое время к берегу потянулись жители Девятки, взбудораженные странным и нелепым слухом: озеро исчезло! Новость, как слухам и положено, действительности соответствовала лишь отчасти. Озеро осталось, ушла вода — уровень ее упал метра на три-четыре. Урез воды отодвинулся теперь почти на километр от городского пляжа и от скалы, увенчанной айвенговской пулеметной башенкой. И только слева, у водозабора, где глубина начиналась круто, поверхность Балхаша отступила от берега всего на несколько метров.
Удивленный народ недолго ломал голову над причинами столь поразительного явления — в оставленных уходившей водой лужах, и лужицах, и просто в жидкой грязи копошилась рыба. Много рыбы. Золотые слитки огромных сазанов напоминали о подвалах Гохрана, топорщили иглы колючие балхашские окуни, усатые отшельники-сомы извивались, как отрубленные щупальца голливудских монстров. Что-то трепыхалось в жидком иле — мелкое, но желающее жить ничуть не меньше. Стайка тюленей, вовремя вспомнив о своих сухопутных предках, торопливо и неуклюже плюхала в сторону ушедшей воды. У чаек, обалдевших от такого изобилия, начиналось расходящееся косоглазие. В помощь им налетело из степи великое множество других птиц — от крохотных ржанок, выклевывающих из ила каких-то личинок, до громадины-беркута, медленно улетавшего в сторону со здоровенным поросенком-сазаном в лапах. Корсаки, по характеру весьма авантюрные зверушки, почти не стеснялись людей — залезали в грязь и бодро трусили обратно с добычей в зубах.