Блум не стал самым полным человеком в мировой литературе. Мы его даже не можем себе представить, как не видим себя со стороны. Разве скажешь, что Блум, ростом с ирландского полицейского, – самый высокий персонаж “Улисса”. Следя за героями, которые знают больше нас о себе и окружающем, мы вынуждены догадываться о целом по обрубкам слов и окуркам мыслей. Джойс нас погружает в подслушанный и подсмотренный мир.
Иногда, в полусне, мне кажется, что я вижу, как Джойс писал, валя всё в кучу. Так возникла поэма “Москва – Петушки”, живо напоминающая первую и самую обаятельную главу “Улисса”. Чем дальше, впрочем, тем сложнее, но принцип – один: пойдет в дело всякое всплывшее слово. Заражая собой текст, оно инфицирует окружающие абзацы, пока не иссякнет его вирулентная энергия. Педанты давно проследили за эстафетой семантических микробов, но от этого читать “Улисса” не стало проще. Не спасет ни ссылка на куплет и цитату, ни диаграмма, ни хроника. Все это поможет насладиться “Улиссом”, но не понять его, ибо этой книге нельзя задать главный вопрос: о чем она? И уж этим роман Джойса точно не отличается от жизни.
Трудными книги делают не идеи, они, напротив, упрощают текст, потому что их можно выпарить, как концепцию истории из “Войны и мира”. Сложнее всего справиться с неупорядоченным хаосом той книги, что лишена авторской цели и умопостигаемого смысла. Джойс считал это смешным. Он пошутил над литературой, оставив “Улисса” пустым, но полным.
– Если Дублин сотрут с лица Земли, – хвастался автор, – город можно будет восстановить по “Улиссу”.
К счастью, этого никто не пробовал, но армия читателей берет у Джойса напрокат один день, называя его Bloomsday, или, как предложил русский переводчик, “Блудень”. Начав его жареной почкой, продолжив бутербродом с горгонзолой и закончив в ирландском (где бы он ни стоял) пабе, мы участвуем в ритуале, претворяющем изящную литературу в обыкновенную, но постороннюю жизнь. Войдя в нее без оглядки, мы оказываемся внутри чужого мира, который с годами становится твоим. Привыкнув, я чувствую и Дублин родным, и горожан – родственниками, хотя мне даже не довелось бывать в Ирландии.
17 июня
Ко дню рождения Леонида Добычина
Название его главной книги “Город Эн” (1935) решительно отсылает читателя к Гоголю. Но действие разворачивается в совсем иных местах – в городе, который в то время был русским Двинском, а в мое – латышским Даугавпилсом. Важно, что и в том и в другом обличье он оставался собой: скучным, невзрачным, провинциальным, а значит, неотличимым от того самого