Распутывая библейскую аллюзию, заданную началом книги, читатель попутно знакомится с рассказчиком. Подсмеиваясь над его ученостью (лишь к середине мы узнаем, что на суше тот был учителем), Мелвилл оправдывает невыносимость собственных отступлений. Ведь в книге они приписаны педантизму бывшего педагога. Читателю от этого не легче, но его честно предупреждала о зазоре между рассказчиком и автором самая первая фраза.
2 августа
К Международному дню раскрасок
До вторжения концептуализма, заменившего картину ее описанием, муза художников сохраняла крепкую связь с телом и позволяла ему высказаться на бумаге. Я знаю об этом по себе, потому что, устав от “монотонности умственной жизни” (Шопенгауэр), стал учиться суми-э. Назвать это японской живописью было бы преувеличением. Каждое воскресенье я изводил альбом рисовой бумаги, чтобы нарисовать правдоподобный лист бамбука. Для этого нужно всего лишь макнуть кисть в тушь и тянуть ее так, чтобы прощание с бумагой длилось как можно дольше и было незаметным. Игра с пустотой в прятки требовала элегантного и непрестанного движения руки, от которого немеет спина и застывает шея.
Поняв, что за оставшиеся годы мне не удастся справиться с бамбуком, я переключился на другое ремесло. По отношению к живописи это искусство играет роль караоке и возвращает нас в детство. Это – раскраски.
Вместе со мной их открыла вся Америка. Теперь под них отводят целые полки магазинов, устраивают клубы их любителей и лечат ими стрессы.
Разгадка, решусь предположить, кроется в том, что, одичав от безделья, тело требует движения – умного, умелого, дисциплинированного, но доступного. И те, кому, как мне, не суждено стать художником, могут поиграть в него, нанявшись подмастерьем. Поэтому я не стыжусь ящика с мелками и фломастерами, которыми я часами раскрашиваю картины великих и любимых. Эта, казалось бы, механическая работа на чужом поле позволяет не только копировать художника, но и понимать его изнутри. Выбирая вслед за оригиналом тот или иной цвет, ты догадываешься, что ту же задачу решал мастер, и выбор его был не произволен, а продиктован артистической необходимостью. Проделав весь путь вместе с автором, ты уже не удивляешься зеленой женщине Матисса или желтой комнате Ван Гога. Вот так Бродский учил стихам, демонстрируя студентам неизбежность каждой следующей строки.
4 августа
Ко дню рождения Кнута Гамсуна
Его роман “Голод” заполняет паузу между Достоевским и Кафкой. Герой книги отчетливо напоминает Раскольникова, Христиания – Петербург, стиль – панику. Гамсун, однако, укрупнил масштаб, убрав посторонних и второстепенных. Из-за этого прямо на глазах читателя сгущенный психологизм Достоевского становится новым течением: экспрессионизмом. Текст – это отражение окружающего в измененном, как теперь говорят, сознании авторского персонажа. Даже заболевший пейзаж заражается его измождением: “Я чувствовал себя словно червь, гибнущий среди этого готового погрузиться в спячку мира”.