Фридрих создал символический портрет человеческого познания. Его возможности, как учила еще новая тогда философия Канта, определяются формой “окна”, из которого мы глядим наружу. Запертые в сумрачной комнате нашего “Я”, мы не в силах добраться до светлого рая, раскинувшегося за оконной рамой. От этого все, что нам видно – мачты проходящих судов, клочок реки, верхушки зеленых деревьев, – обретает гиперреальность соблазнительного, сводящего с ума миража. У Фридриха окно так же непреодолимо, как и у Канта. Мы не можем даже выглянуть из окна, только смотреть в него, тихо тоскуя по недоступной “вещи в себе”.
На картинах Фридриха, даже тех, где изображено распятие, все персонажи показаны сзади. Дело в том, что мы, люди, не слишком занимали художника. Его интересовало лишь то, на что мы смотрим.
Иногда, изредка, почти случайно и всегда кстати живопись делает видимым не мир, но мысли.
Я ничего, кроме обеда, не умею делать руками, и в этом моя неизбывная печаль. В школе я брезгливо прогуливал уроки труда, пока менее продвинутые школьники строгали на верстаке полено. К третьей четверти из него должна была получиться ручка для молотка – не круглая, а овальная, гладкая и сходящая на конус. Но мое полено, несмотря на то, что я загубил два рубанка, осталось собой: кривым, сучковатым и шершавым. Больше всех в изготовлении ручки преуспел Толя Баранов. Но это не вызывало у меня ни капли зависти, ибо он отставал во всех остальных дисциплинах, не умея извлечь квадратный корень и найти на карте Катманду.
С тех прошло столько лет, а я все чаще вспоминаю ручку от молотка, которую мне уже никогда не сделать. Жадный к знанию, я за свою жизнь выучил миллион глупостей. Я помню историю Карфагена, что такое синус и кое-что из самого капризного – третьего – латинского склонения. Но только теперь я открыл истину, которая всегда была на виду: тотальное знание предполагает тотальный же опыт. Вещь (даже если она не в себе) остается непознаваемой до тех пор, пока мы не овладеем ею еще и телесным образом, как это сделал Толя Баранов с ручкой для молотка.
Привычная иерархия, поднимавшая бухгалтера над слесарем как служащего над пролетарием, привела к унижению ручного труда. Особенно теперь, когда всё за нас производят роботы или в Азии.
Оставшись не у дел, мы перебираемся в виртуальный мир, распростертый по ту сторону компьютерного экрана. Общая интеллектуализация жизни напрочь оторвала руки от головы. В этой драматической ситуации труд, старорежимный, допотопный, примитивный и ручной, выживает благодаря тому, что становится не работой, а любимым хобби.