Так велосипед стал ответом прогрессу. Он возвращает нас на ту ступень эволюции, где техника, еще не разминувшаяся с человеком, зафиксировала наш паритет с механизмом: двухколесное – двуногим. Найдя компромисс, XXI век молится на велосипед, видя в нем панацею от удушья. И это придает велосипеду не только психологическое и экологическое измерение, но и моральный вектор.
Сегодня мир учится решать метафизические проблемы техническими средствами. Когда один сумасшедший сжег американский флаг в знак протеста, уже не помню, против чего, многие потребовали принять поправку к конституции, наделяющую звездно-полосатый стяг сакральным смыслом и мистическим значением. Для этого нужно было добиться одобрения на референдуме во всех пятидесяти штатах. Но вместо того чтобы начинать многолетний и дорогостоящий процесс, американская промышленность выпустила несгораемый флаг, и вопрос оказался исчерпанным.
6 июня
Ко Дню русского языка
Мало что в жизни я люблю больше отечественных суффиксов. В каждом хранятся поэма, тайна и сюжет. Если взять кота и раскормить его, как это случилось с моим Геродотом, в “котяру”, то он станет существенно больше – и еще лучше. “Водяра” – крепче водки и ближе к сердцу. “Сучара” топчется на границе между хвалой и бранью. Одно тут не исключает другого, так как в этом суффиксе слышится невольное уважение.
Попробуйте обойтись без суффиксов, и ваша речь уподобится голосу автомобильного навигатора, который не умеет склонять числительные и походить на человека. Приделав к корню необязательный кончик, мы дирижируем отношениями с тем же успехом, с каким японцы распределяют поклоны, тайцы – улыбки, французы – поцелуи и американцы – зарплату. Суффиксы утраивают русский словарь, придавая каждому слову синоним и антоним, причем сразу. Хорошо или плохо быть “субчиком”, как я понял еще пионером, зависит от того, кто тебя так зовет – учительница или подружка. Дело в том, что в русском языке, как и в русской жизни, нет ничего нейтрального. Каждая грамматическая категория, даже род, – себе на уме.
– Умником, – тонко заметил Михаил Эпштейн, – мы называем дурака, а умницей – умного, в том числе – мужчину.
Все потому, что русский язык нужен не для того, чтобы мысль донести, а для того, чтобы ее размазать, снабдив оговорками придаточных предложений, которые никак не отпускают читателя, порывающегося, но не решающегося уйти, хотя он и хозяевам надоел, и сам устал топтаться в дверях. “Бойся, – предупреждает пословица, – гостя не сидящего, а стоящего”.