— Гипотетически, — Егоров почесал голову, от песчаной пыли зудело все тело, — мы могли бы тебя забрать к себе хоть сейчас и обеспечить полную безопасность. Но при условии, что ты обладаешь колоссальным пластом информации, которую мы смогли бы использовать еще несколько лет, пока она актуальна. Это вариант. Однако ты не можешь не понимать, что куда выгоднее, чтобы ты продолжал дурить американцев и сообщал оперативную информацию нам, как можно дольше находясь здесь. Так?
— Вы готовы забрать меня сейчас? — вскинулся Салар, но сник. — А дядя? А семья?
— Жена с детьми уже не в Ираке. Скорее всего, мы вывезем ее в Россию. С дядей сложнее. Его не отпустят пока что. Карайылан должен иметь гарантии, нам нет резона водить его за нос. Он не потерпит шпионов у себя в РПК и их родственников. Но если ты дашь согласие и останешься, через время Карвана освободят, у нас будут развязаны руки, при его свободе перемещений появятся варианты его эвакуации.
— Долго это не продлится… — загадочно сказал Салар.
— Что именно?
— Нас тут не будет. Дело нескольких месяцев.
«Вот мы и подошли к самому главному», — подумал Егоров, потянувшись к пачке сигарет, лежащей рядом с Горюновым на камне. Вася закурил, сдержав кашель, чтобы не вызвать боль в лопатке, и сквозь дым посмотрел на лицо человека, загнанного в тупик.
Василий вспомнил характеристики эксперта — конформный психотип. Глядя в черные глаза Салара, майор подумал, что она все-таки ошиблась. Все эти психиатрические градации хороши в мирное время. Но, когда с тринадцати лет, а то и раньше все поставлено с ног на голову, смерть не прячется за бабушками и дедушками, за торжественными ритуалами — она стоит прямо перед тобой и пристально смотрит в глаза, она за камнями, за углом дома, она глядит в небо глазами убитого товарища, топорщится грудкой скелетированного трупа, выжженного беспощадным солнцем, и жизнь воспринимается иначе…
Нет, Салар не заискивал, обладал своим мнением, только оно формировалось в единственно верном в данной обстановке направлении — выжить и сохранить семью. Остался голый инстинкт самосохранения, лишенный мишуры доводов и философствований, которые отвалились чешуйками ржавчины от стержня смысла, от животной сути. И потому курд готов идти за любым, кто выведет его из огня.
А огонь преследовал Салара, словно однажды он вымок в бензине и, куда бы ни шел, как бы ни старался отмыться, оставленные за его спиной следы горели, пламя устремлялось за ним, пытаясь лизнуть край одежды. Если он остановится, то вспыхнет, как факел. И он шел, хотя не видел пути, не имел мотивации идти, его гнали инстинкты.