Глядя на пьяно блеющего Тараканова, дракон с досадой закатил глаза. Не так он себе людей представлял. Совсем не так.
«И что мать в них нашла? Что особенного в этой старой и мелочной букашке? Что выдающегося в его поступках и достижениях? Как таким вообще восхищаться можно? А любить за что? За то что он, не глядя, убивает своих же сородичей, а потом пускает пьяные сопли? Уже пятый раз, а сценарий не меняется. Сейчас надоест меня доставать и он пойдет, найдет какую-нибудь компанию себе подобных и будет им рассказывать, про свои муки совести, да предлагать обменять собранные золотые зубы и сережки, на какую-нибудь зажигалку. Еще и доспех снять забыл…».
Валентин уже привык к чувству постоянного презрения ко всем, но сегодня оно буквально выходило на новый уровень.
«И остальные не лучше. Прапорщик хотя бы на поступок способен. Пусть и часто вместо выполнения конкретного приказа, он норовит залезть в чей-нибудь дом или карман. А потом плачется, что по нему свои же стреляют. Не тому я броню отдал. Не тому…»
— А другие и не лучше. Сидят по своим домикам, да нос наружу показать боятся. И чем они Мане так запали… Эх… — дракон шумно выдохнул и, напрочь позабыв о прапорщике, перевернулся на другой бок, чтобы в очередной раз рассмотреть кучу барахла, сваленную в центре зала.
Книги, шланги, коробки, унитазы, тарелки и швабры. Рептилию ничуть не волновали составляющие этой кучи. Его интересовала общая картина. Да, он видел в этой куче, именно картину. Произведение искусства. Почти такое же, как те, что они давным-давно творили вместе с матерью. Именно она научила его. И каждый раз глядя на эту мешанину из мусора, Валя видел что-то новое. Новую сценку, вырисовывающуюся из мешанины хаоса. Эта куча хлама, как говорила его мать, неплохо отражала устройство мира. Такой же набор случайностей, выстраивающийся в взаимозависимое нечто. Убери ту сковороду и самовар разобьет чайный сервиз, — переставь огнетушитель и газовая плита рухнет. Тронь хоть что-то и картина уже никогда не будет прежней. Так же и в жизни.
Раньше Валентин боялся вмешиваться в происходящее вокруг. Отчасти, из-за просьбы матери, отчасти, из-за нежелания все разрушить. Но века сменялись тысячелетиями, поколения переходили одно в другое, а картина не менялась. Мир оставался все таким же и жизнь в нем не менялась. Менялись лишь детали. Если, во времена молодости дракона, в небе парили автономные стальные крепости, сыпавшие бомбы на руины давно уничтоженных городов, то сейчас в голубой синеве летают разноцветные птицы да белые облака. Но для ящера ничего не изменилось. Мир как был пустым тогда, так и остается им сейчас. С момента смерти Александры ничего не менялось. Все такое же гнетущее чувство одиночества.