Вчера прислали, наконец, верстку «Дыма Отечества». Наверно, через месяца два выйдет книга — тогда пошлю ее тебе вместе с книгой статей и ты отпишешь мне, что там к чему — по твоему мнению.
Погода более или менее ладная, дача достраивается, тут неплохо, но больно много времени уходит на езду — два часа в день.
Дед отъехал в санаторий. Теперь задача отправить лечиться Аленьку>1, но это, сам знаешь, не так то просто. Однако надо — выглядит она плохо.
Меня тут в Союзе замучили сезонной болезнью — все кому не лень таскаются со своими чадами, коих, конечно же, или несправедливо или случайно туда-сюда не приняли, и мир рухнет, если они не поддержат его стропила своим высшим образованием. Я всех заворачиваю назад оглоблями, а Ажаев>2 смеется, что я тебя специально отправил в Сибирь, чтобы мне легче было всех их выпроваживать восвояси без душевных неловкостей.
Если же серьезно — то приятно чувствовать, что в этом деле мы все правы — и ты, и мать, и я, приятно гордиться, что это так, а не иначе, и заворачивать разных ходатаев как бы от нашего общего лица.
Положено в письмах подавать отцовские советы. Вообще воздержусь, — но один, перед твоим отъездом на зимовку, дам. Ты, наверно, и слышал, и мог составить себе представление по тому, что я писал, что во время войны я в общем вел себя не трусливо. Но тебе и именно сейчас я хочу сказать вот что: я делал то, что нужно, и то, что согласовывалось с моим понятием о человеческой чести и мужском достоинстве, но помни, что если ты имеешь ныне удовольствие иметь живого и здорового отца, а не могилку и воспоминания, то — помимо воли случая — это потому, что я никогда не рисковал сдуру, был очень аккуратен, выдержан и осторожен во всех случаях, когда была реальная опасность, хотя и не бегал от нее. К чему я это пишу тебе сейчас — тебе ясно. То, что мы все под богом ходим, я знаю лучше многих других, но в то же время многое в нашей власти, если не идти никогда ни на чьи, в том числе и на собственные, подначки и во всех рискованных случаях держать свои чувства в собственном кулаке и помнить, что необходимо так или иначе сделать дело, а попутная, лезущая в глаза смелость — дело привходящее, дерзость — тоже дело привходящее, хотя за них мельком, случается, и пощекочут похвалами. Но дело, сделанное и без особо очевидных проявлений смелости, остается сделанным делом. А смело сломанная голова при недоделанном деле — есть предмет минутного восхищения, не более.
Теперь, дорогой мой, я побегу в Союз писателей говорить там, как надо и как не надо писать младшим товарищам — а ты пока расставь тут у меня знаки препинания и исправь грамматические ошибки. Ладно?