Редактора слушали серьезно. Возможно, не все и не во всем соглашались с ним (все-таки слова «немец» и «друг» пока что не становились рядом), но никто и не возражал. Слушали, что будет сказано дальше.
Редактор же вдруг остановил себя:
— Однако я увлекся и отвлекся, и совершенно запамятовал, что у нас сегодня не лекция, а литературный вечер, как это было объявлено в афишах… напечатать которые мы, правда, не успели. Итак, выступает прозаик и главная литературная сила нашей доблестной редакции Глеб Тихомолов. Прошу!
Тихомолов сидел рядом с редактором, перебирая несколько лежащих перед ним листков голубоватой, для писем, трофейной бумаги, исписанных аккуратнейшим почерком, с большими и ровными полями. От слов редактора он застеснялся, как похваленный при родителях школьник, и опустил голову.
— Я прочитаю вам, — заговорил он глуховатым от смущения голосом, — небольшой этюд, или, может быть, зарисовку — я не знаю, как это можно назвать. В общем — послушайте, если хотите…
Промелькнувшая
Я стоял на платформе недавно разбомбленного полустанка, а к ней очень медленно, как будто с опаской, подходил воинский эшелон, сильно отяжеленный танками. Когда он потихоньку остановился, я увидел прямо над собой, в окне теплушки, военную девушку. Эшелон, как видно, остановился ненадолго — из вагонов никого не выпускали, — и моя девушка изумленно разглядывала следы работы немецких бомбардировщиков.
Моя девушка…
Пожалуй, она ехала на войну впервые. Я же стоял на платформе во всей своей многомедальной фронтовитости и гордился своей военной опытностью. Но как только глаза наши встретились, как только между нами что-то такое вмиг промелькнуло, мы оба оказались одинаково робкими, оба отвели взгляд в сторону. Потом я снова поднял глаза. И теперь во всем огромном, многообразном, во всем напряженном и вздыбленном мире не осталось для меня никого, кроме этой девушки. Все сконцентрировалось в ее лице, мягко освещенном вечерним солнцем. Мне даже показалось, что солнечные лучи слегка шевелят ее волосы — как бы перебирают в задумчивости. «Вот она, твоя единственная», — нашептывал мне кто-то.
Девушка тоже увидела во мне что-то для себя интересное. Мы с надеждой улыбнулись друг другу, и я понял, что надо теперь же, сию же минуту что-то сказать ей. Сказать надолго, чтобы мы и расставшись не потерялись. Я чувствовал, что слова мои будут поняты и не будут отвергнуты, — надо только найти нужное и достойное слово. Но не мог вспомнить ни одного такого, не опошленного другими искателями знакомства, слова… Самым надежным был бы здесь номер полевой почты, но это было бы слишком откровенно и потому стыдно…