Не секс – сексом Корней занимался множество раз.
То есть и секс тоже, но не только он.
Голую и дрожащую, кожа в пупырышках, Корней занес Оксану в дом. Ее мокрые пряди пахли рекой (августом, солнцем, камышом, юностью, счастьем). Ее тяжелые груди, слишком крупные для тоненькой талии, перекатывались, жили своей жизнью. Он поймал губами светло-коричневый сосок. Там было много пупырышков по всей груди, а сосок сразу собрался, вытянулся навстречу конусом и затвердел.
– Я не хочу, – сказала Оксана, цокая от холода зубами (он напрягся). – В кровати.
– А вообще? – невпопад спросил он. Чуть не хлопнул себя по лбу от досады.
Она ответила:
– А вообще – да. Очень.
Они встали у пышущей жаром печи.
Оксана едва доставала макушкой до его ключиц.
«Такими глазами, – подумал он, умирая от нежности, – надо смотреть на цветы и звезды, а не на трупы, кровь, войну».
Он согрел ее, предварительно подержав у заслонки ладони. Чтобы ему было удобнее, она подняла к потолку руки. Налитые груди разошлись, образовав ущелье. Корней взвесил их, баюкая. Он массировал плечи, опустился на колени, чтобы отдать тепло узким бедрам. («Как же она будет рожать?» – подумал он и решил, что нормально, легко, сына и дочь.)
Они словно исполняли какой-то важный ритуал, и он действительно был важным и невероятно древним – из пещерных времен.
Серьезно и торжественно смотрела Оксана, а Корней провел языком по ее впадинкам, нарисовал линию от выпуклого лобка вверх.
Тепло обволакивало их, но дарило не отупелую истому, а силу, какой меняют направление рек.
Он оторвал Оксану от пола, она обвила его ногами.
– Я буду любить тебя, – сказала она на ухо. – Наяву и во сне.
Ее глаза косили, когда она смотрела так близко, и знание об этой особенности, детали, обезоруживало и окрыляло.
А он держал ее – не над дощатым занозистым настилом, а над пропастью, над ревущим апокалипсисом – и не отпускал.
– Мне стыдно, – произнесла Оксана у костра.
Фигуры Филипа и Камилы исчезли в темноте. Ночь гудела насекомыми, плескалась и вскрикивала припозднившейся птицей.
– За что?
– За то, что мне хорошо сейчас. Так страшно, как не было никогда. Но и хорошо.
– И мне, – признался он.
– Мы ужасные, да? Я не знаю, что случилось с моими родителями. Жива ли Василиса. Люди горели на корабле. Расстреляли дядю Альберта. Я убила одного… Но я не думаю о нем как о человеке. А что дальше? Я не вижу ничего. – Она пошевелила длинными пальцами над костром. – Но в этой ловушке, в этой чехарде кошмаров я умудрилась влюбиться.
– Послушай же и мою историю.
– Слушаю.
Она прильнула к нему – Корней поцеловал в уголок рта.