Ей бы привыкнуть, да разве можно примириться с пустым этим взглядом, пахнущим корнями дыханием, безвольной порванной губой? Иногда, при свете дня, Нина думала: «А вот возьму и пошлю все к черту, выйду к нему. Спрошу: что тебе надо, нежить? На уже, жри, не могу я так больше». Но потом наступала ночь, и удаль рассеивалась, как туман, уступая место смолистому страху.
Только водка и спасала, помогала смириться с тем, что солнце заходит.
…Задержать дыхание, как перед прыжком в пруд, подрагивающей рукой поднести рюмку к губам, а на часах уже почти полночь. Сесть у окна и нервно всматриваться в темноту: замаячит ли вдали знакомая фигура в светлой рубахе и успеет ли она, Нина, запрыгнуть в волшебное высокоградусное каноэ, которое умчит ее, почти равнодушную, в дальние дали?
За два года до описываемых событий. Борис
Поморщившись от боли, старик осторожно дотронулся до аккуратно забинтованной культи правой руки. Толченый травяной сбор, который он каждое утро находил возле своей кровати, похоже, перестал помогать. А может быть, почувствовав, что пленник собирается бежать, они нарочно поменяли рецепт. Они были проницательны, черт знает как проницательны, Борис успел в этом убедиться за месяц жизни с ними бок о бок. Хотя он был очень осторожен и словом никому не обмолвился о нечеткими штрихами прорисовавшемся в мыслях плане. Наверное, заметили, что раненый повадился прогуливаться по периметру территории, задумчиво рассматривая проплешины в заборе. Но они сами, сами сказали, что ему полезен ежедневный моцион, хотя за забор выходить не рекомендуется.
– Во всяком случае, пока ты такой слабый, – с заботливой улыбкой объяснила женщина, которая ухаживала за ним в первые дни, Лада.
Но постепенно Борис справился сначала с бушующим океаном боли, чуть не утянувшим его в смертельную пучину, потом – с неминуемой депрессией, затем и вовсе привык, что у него больше нет правой руки, научился обходиться левой. А ведь сначала даже не мог поднести ложку с едой ко рту без того, чтобы половина не оказалась на столе, теперь же даже писать наловчился и полностью сам себя обслуживал. Борис окреп, приободрился, и все чаще ночами ему снилась жена, ее нежная сочувственная улыбка, пропахшие тестом морщинки на руках и густые седые волосы, которые Нина завязывала в тяжелый узел. Супруги прожили вместе почти пятьдесят лет. Жена не заслужила такой участи – мучиться неизвестностью, не знать, жив ее муж или нет, и с каждым днем все меньше надеяться на чудо…
Однако здешние люди каким-то образом сумели убедить его, что так будет лучше. Ему лучше пожить пока у них – пока не восстановится, а потом вернуться к жене не беспомощным инвалидом, а сильным человеком, готовым подставить плечо. Борис даже не помнил их аргументов – обрывки воспоминаний сгинули в волнах проклятой боли, как щепки пропавшего в кораблекрушении судна.