– Знаю. Отсюда такой маскарад.
– Это маскарад? – спросила женщина, открывая дверь и оглядывая его с головы до ног. – Ты похож на… Ты переоделся чесоточным?!
Далмау предпочел не отвечать. Нужно было срочно уходить отсюда. Он чувствовал, что, поскольку личность его раскрыта, полиция может объявиться в любой момент.
– Возьмите, – сказал он, протягивая Рамоне деньги. – Моя мать больна. Я уложил ее в постель. Вряд ли что-то серьезное: усталость, слабость.
– Мне слышно, как она работает каждую ночь, – покачав головой, перебила его соседка. – Только вчера ей внушала, что надо отдыхать. Она очень плохо выглядит, это беспокоит меня.
– Думаю, она не ест как следует, к тому же тревожится, переживает.
– За Эмму. Знаю. – снова перебила Рамона. – Иногда они просили меня посидеть с Хулией… – Рамона задумалась, отдыхая душой, окунаясь в ту радость, ту жизненную силу, какие девочка, наверное, приносила в этот дом, темный и мрачный, как все в районе. – И за тебя, конечно, – вдруг добавила она, устыдившись. – За тебя тоже.
– Вы позаботитесь о ней, Рамона? – торопливо спросил Далмау: как ни жаль, приходится быть резким.
– Не сомневайся, – пообещала та. – Мы много лет прожили в одном доме. Твоя мать нам помогла, когда…
Грохот на лестнице прервал их беседу. «Наверх!» – раздавались крики. Несколько человек поднимались бегом; звон металла, скрип портупей выдавал род их занятий: полицейские. «Видели, как он входил!» «Быстрей!» Было слышно, как в два пинка отворилась дверь в квартиру Хосефы и они ворвались с воплями:
– Полиция!
– Далмау Сала, вы задержаны!
– Беги! – торопила Рамона Далмау. – Другого шанса не будет.
Далмау вприпрыжку ринулся по лестнице. Его схватят, как только обыщут квартиру и убедятся, что его там нет, заключил Далмау, ведь он стал страшно неповоротливым в этих лохмотьях, в башмаках, которые ему велики, да и ослабел за месяц такой жизни. Он споткнулся и чуть не покатился вниз, еле удержался на ногах, схватившись за стены, но все-таки подвернул лодыжку. Крики доносились из квартиры матери, но становились отчетливее: наверное, полицейские вышли на площадку. Оставался один пролет, Далмау спускался, хромая из-за боли в лодыжке. Его догонят, если не здесь, то на улице.
– Сбежал! – крикнул кто-то.
Делать было нечего. Далмау еще раз споткнулся и уже был готов сдаться, когда в общем гаме прозвучали другие крики, женские. Он узнал голос Рамоны. Улыбнулся и поскакал вниз на одной ноге, упираясь руками в стены.
– На помощь! Спасите! – кричала Рамона. – Ко мне забрался какой-то нищеброд!
Полицейские стали подниматься наверх, а Далмау вышел на улицу. Смешавшись с толпой, хотя люди скорее расступались при виде его, Далмау так быстро, как только мог, направился к зоне, где сносили дома, к участку, на котором сам работал и который знал хорошо. Там он мог укрыться до темноты, а потом нужно найти подходящий способ осуществить план, который придумал при виде страданий матери. Сегодня о ней, конечно, позаботится Рамона, а завтра, восстановив силы, она вернется к тюрьме «Амалия», опять не добьется ответа, снова заболеет и зачахнет в этом темном, нездоровом квартале. Если не завтра, то послезавтра или позже, когда зима принесет с собой лихорадки и простуды. Решение возникло перед Далмау во всей своей изумительной простоте: он должен обменять себя на Эмму. Далмау выдаст себя властям, зная, что его ждет трибунал и смертный приговор; в этом он нимало не сомневался: его, как подстрекателя к мятежу, будут судить военным судом, и, учитывая, какая суровая кара была назначена за менее серьезные преступления, ему предстоит умереть под пулями во рву замка Монжуик.