? Довериться девчонке – большой риск, даже безумие, особенно когда на карту поставлена его жизнь и свобода Эммы. Далмау вновь прокрутил другие варианты, но все они упирались в то, что ему будет необходимо вернуться в Барселону, где его непременно арестуют. Придется полностью положиться на Маравильяс. В последний раз она помогла, а сейчас не имеет никакого денежного интереса, ведь дон Мануэль не назначил за его голову награды; возможно, военные не позволили ему, из чисто испанской гордости отвергая любую помощь, любое сотрудничество, будучи к тому же уверены, что рано или поздно схватят преступника своими силами. Поскольку ей ничего на этом не заработать, девчонка, может быть, и протянет ему руку помощи, хотя и ему нечем за эту помощь отблагодарить. Вспомнив о своей нищете, он вдруг осознал, что больше суток не ел. Чтобы заглушить голод, стал жевать листья тростника, пока во рту не пересохло и вкус не показался отвратительным. Солнце стояло в зените, наступил полдень. Уже началась осень, но все еще было жарко, даже здесь, в нескольких метрах от моря, откуда задувал освежающий бриз. Далмау подумал, не оставить ли укрытие и не пойти ли в Пекин поискать еды, но дону Рикардо он тоже не доверял и не удивился бы, если бы тот выдал его властям за деньги или поблажки. Нет, дородный барыга – тоже не лучший выбор.
День прошел, а Маравильяс не появилась. Уже в сумерках Далмау пересек рельсы и направился к расположенному поблизости кладбищу Побленоу, шагая по темным проселочным дорогам при свете огромной полной луны, которая, казалось, и сияла для того, чтобы вселять бодрость в сердце путника. Он знал, что возле кладбища тоже есть скопление хижин, убогих, как и в Пекине, но там он надеялся найти таких же отверженных, выброшенных из жизни, как он сам. У троих нищих, что сидели у потухающего костра, он выпросил какую-то корку, на которую не решился взглянуть и которую проглотил, стараясь не ощущать вкуса. Вода для питья была грязная, степлившаяся. «От такой водицы и чесотка пройдет!» – засмеялся бродяга, протянувший ему колотый стакан с этим пойлом. Из бутылки, к которой все прикладывались, ему хлебнуть не предложили, да он и не просил, а когда все уснули, вернулся в свои заросли тростника.
На следующее утро Далмау чуть не упустил trinxeraire, так неожиданно она появилась. Едва успел выйти из зарослей.
– Я думал, что твой брат мертв, – сказал вместо приветствия, показывая на Дельфина.
Обоих trinxeraires вид Далмау, казалось, не удивил.
– С чего это? – вяло поинтересовалась Маравильяс.