У Анны не было этих качеств. Значит, и у Олега нет.
За окном смеркалось. С елки упал снег, освобожденная ветка закачалась.
Жизнь справедлива, если подумать. И человек получает возмездие за свою вину. Анна получила за мать и за свекровь. От Олега и от Ирочки. Сработал закон бумеранга.
- У меня нет детей. Знаете почему? - вдруг спросила Лида. - Мой прадед был пастухом и изнасиловал дурочку.
- Какую дурочку?
- В деревне дурочка" жила. Ее никто не трогал. А он посмел. Деревня его прокляла. На нашем роду проклятие - Значит, прадед виноват, а ты должна платить, - скептически заметила Беладонна.
- Должна, - серьезно сказала Лида. - Кто-то ведь должен. Почему не я?
- Ерунда! - отвергла Беладонна. - Некоторые всю жизнь насилуют дурочек. И ничего. Живут.
Дрова распались в крупные угли. Пламя неспешно писало свои огненные письмена. Три женщины смотрели на огонь, как будто пытались прочитать и расшифровать главную тайну жизни.
Так, наверное, сидел в поле у костра продрогший молодой пастух-прадед. А неподалеку бродила молодая спелая дурочка.
***
Олег Лукашин, хирург городской больницы, шел к своей матери после семимесячного перерыва. Семь месяцев.
За это время может родиться ребенок. Живой, хоть и недоношенный. Говорят, что Наполеон был семимесячным.
Олег шел к матери пешком - до метро. Спускался в метро. Качался в вагоне. Плыл на эскалаторе Выплывал на земную твердь возле Киевского вокзала Ждал автобуса, автобус не шел. Такси в этом месте не останавливалось. У них за углом была официальная стоянка. К стоянке очередь, как митинг неформалов. Проклятое какое-то место.
Черноволосые люди продавали гвоздики. Цветы стояли в стеклянном аквариуме, и там горели свечи. Видимо, так защищают от холода хрупкое временное цветение.
Все очень просто. Но Лукашину вид свечей и цветов напомнил церковную службу. В подмосковной церкви. Батюшка был старый, неряшливый и грубый. Застойный батюшка. Поп-бюрократ. А старухи - настоящие. Но при чем тут это?
Думать связно Лукашин не мог ни о чем. Какие-то обрывки мыслей, ощущений. Он стоял на привокзальной площади, как голый нерв, а вокруг творилась грубая жизнь, которая цепляла этот нерв и закручивала.
Надо бы напиться, но не помогает. Когда напивался - кричал не про себя, а громко. Соседи прибегали, грозились милицией.
...Она сказала: хочу собаку.
Хочешь собаку - купим. Будет тебе собака. Если бы он тогда не согласился: "Ну вот еще, зачем нам собака?
Что сторожить? У нас и дома-то нет".
Но он сказал: купим.
Утром выходили из квартиры. Ирочка зацепила плащом за острый угол мусоропровода Плащ затрещал, порвался. Они остановились. Вместе рассматривали отвисший лоскут, похожий на собачье ухо. Ирочка расстроилась. Личико стало растерянное. Плащ фирменный, навороченный, с примочками Ирочка им гордилась.