Я отрезала ломтик от своей половины торта (намного меньший, чем Блэк затолкал в рот) и взяла его, откусив большой кусок сбоку.
Какое-то время мы все просто ели торт.
Странно, что всем нам потребовалось примерно одинаковое количество времени.
Мы с Блэком доели последними.
Я видела, как Ник облизывал тарелку поразительно красным языком, и слезы всё ещё катились по его белому как мел лицу, пока он слизывал всю глазурь до последнего.
К тому времени на моей половине тарелки остались лишь небольшие кусочки торта.
Я сжевала один из них и увидела, что Декс тоже облизывал тарелку.
Я глянула на Джема и заметила, что он тоже дочиста облизал тарелку.
Затем Блэк пальцем собрал последние крошки торта и глазури с нашей тарелки. Я проделала то же самое со своей стороны.
Когда мы все доели, ещё несколько секунд царила тишина.
А может, несколько минут.
Затем кто-то у двери прочистил горло.
Мы все повернулись, уставившись на стоявшего там мужчину.
Как только мы все посмотрели на него, он улыбнулся.
— Здравствуйте, мальчики и девочки, — сказал он. — Простите за вторжение. Но, боюсь, у нас возникла срочная потребность…
Его голос причинял боль моему свету. Он каким-то образом причинял боль моему мозгу. Он был режуще дружелюбным, вежливым в такой манере, которая заставляла меня морщиться и вздрагивать. Ему здесь не место.
Не место.
Я зажала ладонями уши.
Я попыталась заглушить его, но не могла.
Я всё равно слышала его, когда он вновь заговорил.
— Мне правда ужасно жаль вот так прерывать празднества, — вампир с золотисто-каштановыми волосами улыбнулся нам. Его стеклянные глаза были пустыми, лишёнными света. — У меня есть крохотная проблемка, которую надо решить, Квентин. Это правда срочное дело, критичное во всех отношениях… и только ты и твоя очаровательная жена можете это сделать. К сожалению, это просто не может ждать.
Тогда я и увидела их.
Строй существ вошёл в комнату за ним, одно за другим.
Они продолжали прибывать.
И прибывать.
Их было слишком много.
Их было слишком, слишком много.
Они не переставали прибывать, пока не заполнили всю ту часть номера.
Глядя на эти белые как кость лица, глаза из потрескавшегося хрусталя, я почувствовала, как моя грудь сжалась, а сердце перестало работать. Я осознала, что откуда-то знала об этом. Я это предвидела. То дурное чувство, которое я испытала. То, что Блэк назвал моим «предчувствием» вскоре после того, как мы закончили произносить клятвы.
Я наконец-то поняла, что это означало.
Конечно, теперь понимание нам совершенно не помогло.
Теперь понимание вообще ничего не давало.