Андрея взял станок отца, провёл подушечкой пальца по лезвиям, положил обратно. Не пойдёт, слишком медленно, ненадёжно, да и зрелище для мамы выйдет пугающим. Нет, нужно что-то другое, что-то иное, но при этом приводящее к тому же результату. Что-то… что-то красивое… быстрое… ночное…
Андрея осенило, он ещё сильнее вцепился в раковину и взглянул на человека в зеркале. Тот улыбался. Какой-то печальной улыбкой. Андрею стало жалко его.
Он оделся, вышел из ванной и аккуратно зашагал по коридору. Отец вернулся на кухню, теперь он сидел за столом, пил пиво, а в одной из его рук тлела сигарета – таким способом он успокаивался. Уйти без его разрешения не выйдет, а если и получится, в таком случае возвращение домой будет очень большой ошибкой. Поэтому Андрей, собрав всю оставшуюся волю в кулак, уперев глаза в пол, зашёл на кухню и робко сказал:
– Пап?
– Да, – ответил тот. – Чего ты хотел?
– Можно… – Андрей запнулся, завёл руки за спину, сцепил в замок и, чувствуя подступающий жар, спросил: – Можно мне погулять? Я просто во дворе погуляю, далеко уходить не буду.
Несколько секунд мир заполняла тишина, потом Андрей услышал, как отец сглотнул пиво, прильнул к сигарете, выпустил дым. И спокойно, совсем равнодушно ответил:
– Да.
Какое-то время Андрей молча стоял на пороге кухни, не веря своим ушам. Он даже поднял голову, чтобы убедиться, а точно ли это его отец? За столом сидел именно он, крепкий мужчина, с красным, даже бордовым лицом, со лбом, иссечённым глубокими морщинами. Жёлтый свет одним большим бликом лежал на лысине отца, пропадая в наполовину седых волосах, растущих по бокам и на затылке. И кровавые глаза. Ни у кого в мире больше не было таких глаз. Наполненные кровью, влажные, они вселяли в душу ужас и страх, ведь такие глаза могут появиться только у бешеного пса.
Внезапно отец повернулся и крикнул:
– Я ЖЕ СКАЗАЛ: «ДА, ИДИ!» ГУЛЯЙ, МАТЬ ТВОЮ, НЕ МЕШАЙ МНЕ ПИТЬ ПИВО!
Андрей мигом покинул кухню, только укрепившись в своём желании совершить задуманное. Кровь прилила к лицу, он это чувствовал, но знал, что скоро холодный ветер охладит его. Стараясь меньше придаваться мыслями больше – действиям, он натянул на себя подштанники, штаны, куртку, обулся, и только когда осталось надеть шапку, заметил стоящую в конце коридора маму.
Маму в халате, накинутом на голое тело.
Маму с разбитым лицом, с застывшими ручейками слёз под глазами.
Маму, смотрящую на него и поджимающую трясущиеся губы.
Чёрт… Вот только не сейчас.
Её нижняя губа опухла, оттого лицо, иссечённое тысячами морщин, выглядело ещё страшнее. Поредевшие светлые волосы свисали с головы подобно мокрым тонким верёвкам, они казались такими неуместными, такими уродливыми, что при взгляде на них Андрей почувствовал, как кто-то воткнул в сердце иглу. Это была ужасная картина – мама, стоящая в конце коридора, облепленная жёлтым светом, с блестящими глазами. Она словно была воплощением уродства, в ней не осталось ничего красивого, всю красоту съели морщины и проглядывающие сквозь кожу вены, но всё равно… всё равно Андрей любил её. Странная смесь отвращения и любви поднялась в нём, когда он посмотрел на маму. И почему-то… почему-то впервые за последние шесть лет он засомневался, что не заплачет.