Скрипнула дверь и на кухню заглянула Соня в пижаме.
– Нин, ты что не спишь? – озабоченно взглянула на меня она.
Я покачала головой:
– Не могу.
– Я тоже плохо спала. Все думала, что мы с Савой забыли, на месте ли документы, билеты… Ох, как же это сложно – лететь в отпуск за границу!
Усмехнувшись, она подошла к кофемашине и загрузила капсулу.
Я молчала. Не хотела признаваться ей, что волнуюсь.
Потом мы стояли вместе у окна с чашками кофе, вглядывались в непроглядную тьму за окном и снова молчали. Мне очень хотелось сказать Соне, что я ее люблю, что за эти три года она стала мне намного ближе, чем просто сестра. Для нас с Танюшей она стала почти всем. Если бы не ее поддержка, я бы никогда не справилась с испытанием материнством. Но я так боялась это сказать! В прошлом мы так часто ссорились, говорили друг другу так много обидных слов, что сейчас мне было неловко за свои чувства.
– Я буду по тебе скучать, – наконец выдавила из себя я. – Отдохни там и за меня тоже.
Она улыбнулась:
– Обязательно.
И раскрыла объятия.
Я проглотила непрошеный комок в горле и крепко ее обняла.
– Люблю тебя, – едва слышно шепнула Соня и быстро вышла из кухни. А я осталась стоять у окна с недопитым кофе.
Соня и Савелий уехали в аэропорт в пять часов утра на такси, и мы с Таней остались одни на неделю.
Танюшу я на целый день с боем отправляла в садик, а в «Эксперте» меня перевели к Карпову на третий этаж.
Теперь каждое утро в восемь тридцать я восседала с Тамарой на мягком кожаном диванчике в роскошной приемной. Мы пили самый лучший кофе из всех, что можно было добыть в нашем городе, и занимались подготовкой к празднику: рассматривали проспекты, которые прислал «Золотой Дворик» и вносили правки в сценарий по требованию Карпова.
В свободные минуты я ловила себя на мысли, что хочу увидеть Яна. Но Бисаров в «Эксперте» больше не появлялся. А вот я по нему скучала. Тосковала по терпкому аромату его мужского парфюма, по взгляду карих глаз, по его харизме. Но Бисаров как в воду канул.
«Что ж, видимо, не судьба», – пыталась успокоить рвущееся из груди сердце я.
Отчим обхаживал меня, как павлин, и ни разу не повысил голос. Он закармливал меня миндальными пирожными, расхваливал «Эксперт», себя, любимого, и я никак не могла понять произошедшую в нем перемену. К разговору о маме и Сереже мы не возвращались, темы родного отца моей малышки тоже не касались. С чего Карпов вдруг сменил гнев на милость спустя три года после появления на свет Танюши, оставалось загадкой, и от этого мне было не по себе. Казалось, что в отношениях с ним я словно хожу по минному полю с закрытыми глазами: все красиво, все цветет, но не знаешь, где подорвешься.