Такой суд - не просто суд, а испытание. Смерть витала над головами людей. Положение было жуткое. Не было смысла отрицать виновность. Кое-кто из участников, профессора Сергиевский, Котляревский, Устинов, подробно рассказали обо всем в своих показаниях. Прямое отрицание виновности было бы глупо, но и страшно было попасть в другую крайность: начать каяться и просить прощения.
Временами даже Крыленко не мог скрыть своего презрения, когда некоторые отвечали на его вопросы заискивающе-робко, с явным подлаживанием, или предавали своих друзей.
Было очевидно, что этих не только оправдают, но, пожалуй, еще и повысят по службе.
Внимание мое было до такой степени сосредоточено на группе людей, которым грозил расстрел, что я совершенно забыла о том, что в числе других судили и меня. Я все еще была на свободе. Приходила в суд из дому, расхаживала среди публики, обменивалась впечатлениями со своими друзьями. Меня удивило, когда один из чекистов вдруг подошел ко мне и потребовал, чтобы я села на одну из первых скамей, вместе с подсудимыми, охраняемыми стражей. А вечером после заседания суда всех нас, преступников второго разряда, отправили в тюрьму на Лубянку, 2.
Так как мы не знали, в какой именно день нас заключат под стражу, вещей ни у кого не было, только у Николая Михайловича Кишкина оказался мешок за спиной.
Нас поместили в большую грязную камеру со множеством деревянных, без матрасов, нар. Все были взволнованы, возбуждены и, разбившись на небольшие группы, оживленно разговаривали.
Николай Михайлович, раскрыв свой мешок, достал чай, сахар, черные сухари, заварил чай и стал всех угощать.
- Что это значит, Николай Михайлович? - спросила я его. - Почему вы знали, что нас сегодня арестуют?
- Эх, Александра Львовна, ну что же тут удивительного. Вы сколько раз были арестованы?
- Три.
- Ну вот, видите. А я и счет потерял. Я уж который день этот мешок в суд за собой таскаю.
Стали пить чай. Принесли хлеба. В углу обрисовывалась скрючившаяся фигура представительного Виноградского. Никто не позвал его пить чай, никто не говорил с ним.
- Неудобно ведь это, - сказал Котляревский, - надо все-таки чаю предложить...
Все промолчали.
- Я предложу ему чаю.
Опять все промолчали. Профессор встал и пошел к Виноградскому.
Свет потух. Я вытянулась на голых досках, подложив под голову кулак, и не успела закрыть глаза, как почувствовала жгучие укусы в тело. Доски кишели клопами. Справа и слева ворочались профессора.
- Черт знает, что такое! И думать нечего спать, - кряхтели ученые, ворочаясь с боку на бок, скрипя плохо сколоченными нарами.