***
Мы сгрудились вокруг камина, мокрые до костей, наши эмоции иссякли. Этой ночью мы больше ничего не могли сделать. Разлили темный и горький эль.
"Они не из наших мест", сказал священник, человек среднего возраста.
"Наверное, иностранцы, заблудившиеся в шторм", предположил Уоткинс.
Большая часть разговора касалась девушки с тремя странными шипами, вбитыми в голову. Очевидно, она была какой-то пленницей. Хотя, зачем понадобилось кому-то вбивать в нее шипы? Я обнаружил, что трудно принять факт, что самая красивая женщина, которую я когда-либо видел, была мертва.
Уоткинс следил за мной, его обветренное лицо подсвечивалось снизу огнем камина. "Доктор Майлс, что вы, все-таки, думаете об этих гвоздях? Они не похожи ни на один металл, что я когда-либо видел?"
"И я не видел", эхом отозвался Олдрич.
У меня, конечно, не было объяснения. Я удивляюсь и по сей день. "Не знаю", ответил я. Когда я впервые увидел эти шипы там, на дождливом берегу, то предположил, что они из меди или даже из золота, но, уложив тела на рассыпанную солому на полу сарая, я наклонился, чтобы получше их рассмотреть. Я не могу с уверенностью сказать, что эти шипы вообще были металлическими. Хотя в них было нечто от золота, я вспоминаю, что они так же были какими-то полупрозрачными, что-то вроде янтаря. И, все-таки, это был не камень и не вполне металл. Субстанция совершенно незнакомая.
Священник вздрогнул, когда затрещало полено.
Уоткинс предположил вслух: "Может быть, это очень ценный металл?.."
"Даже не осмеливаюсь гадать", ответил я.
4
Эти сны пируют моим утомленным разумом! Я вижу тела на берегу, нагую женщину, разрывающую цепи! Я слышу пронзительный, словно паровозный крик! Сон, я страшусь тебя! Боже, спаси меня от заразы этих снов! Я вижу, как это проклятое судно мелькает и исчезает. Деревянная женщина с головой змеи!
***
Мне с трудом удается найти слова, чтобы достаточно точно описать тот звук, что разбудил меня, когда я лежал, закутавшись в одеяло на полу возле камина. Какой странный сон посетил меня! Мне представлялось, что я встал, вышел наружу в штормовую ночь и направился в темный каменный сарай, мимо овец, сгрудившихся вместе ради тепла, с мерцающей свечой в качестве единственного поводыря.
В этом дремотном приключении я приблизился к темному входу в сарай, где лежали тела с берега. Я встал, глядя вниз на них... на фигуры бледные и безжизненные, еле видные в полутьме. Я слышал, как дождь омывает внешние поверхности стен, слышал тяжелое дыхание овец.
Самая красивая, та, что с угольно-черными волосами и чертами лица столь гладкими и нежными, лежала на верстаке. Три ее шипа мерцали очень странно, я осмелюсь сказать, почти призывно. От нее пахло сыростью и солью, и я обнаружил дрожащую руку, протянувшуюся, чтобы коснуться ее холодной и влажной лодыжки. Ах, какой озноб прошел по мне! Как странно, однако - рука не походила на мою, казалось, она принадлежит старому человеку, более морщинистая, похожая, скорее, на руку Уоткинса. И далее в том же сне я снял с нее темное и влажное платье и жадно копался в застежках и крючках, пока каждый дюйм ее холодной и бледной кожи не обнажился передо мной, освещаемый лишь мерцанием чуть теплящейся свечи и согреваемый ласками моих трепещущих ладоней.