— Я отправился на поиски племени моей матери. По крайней мере оно должно было меня принять. И я, и они были черными. Они не приняли меня. Мой отец был белым — значит, и я был чужим. Не знал ни их обычаев, ни верований. И, сам того не желая, я нарушал их. Однажды вечером я нашел в своей хижине магическую кость. Племя обрекало меня на смерть. Я черный, но разум мой — разум белого человека. Поэтому я не умер. Но ушел из племени. Ушел с болью, с кипящим ненавистью сердцем, ненавистью и к белым, и к черным. Один, преследуемый, отвергнутый, словно гонимая всеми собака динго, я вернулся в Ахетатон, во дворец, к каменным чудовищам, среди которых единственный образ ласково смотрел на меня — образ Нефертити. И я стоял, впиваясь глазами в это лицо. А сердце мое рыдало и истекало кровью. Нефертити, казалось, говорила мне: «Чего тебе здесь не хватает? Зачем тебе и белые, и черные? Останься со мной! Стань хозяином этого дворца, славного Ахетатона! Может быть, как раз ты и есть один из моих потомков, вернувшихся после Белой гибели с какого-нибудь острова?» И я поверил выражению гордого ее взгляда. Поверил ей, потому что и она была гонима, как и я,и она потеряла свое счастье. И вопреки всему создала новое царство. А мне хотелось совсем немного понимания, немного теплоты и уважения к себе как к человеку. Но я не нашел его. После страшного унижения я жаждал уже большего, уже не просто признания. Здесь я нашел все, о чем даже и не мечтал: богатство, славу, величие. Я стал обладателем миллионов, миллиардов, стал богаче всех. В старом огромном кувшине я нашел опиум. Попробовал курить его, и это мне понравилось. После каждой порции я все больше чувствовал свое величие. Затем я встретил Ба-дангу. Окрестил его египетским именем Эхенуфер. Предложил и ему опиума. И он послушно пошел за мной. Собрали мы и других. Я сказал им: «Я — великий волшебник. Я завладел вашими душами. Верну их вам, если будете послушны. А сейчас лишь иногда буду отправлять вас в Страну блаженства. Если будете слушаться меня, души ваши навсегда поселятся там». Опиум сделал их покорнее даже египетских рабов...
Умирающий снова остановился. Эта долгая исповедь быстро истощала его. Но он заговорил снова:
— Каждый день я открывал новый проход, какую-нибудь новую надпись, новый папирус. Однажды я нашел урну с какими-то зернами, на которой был выбит один единственный иероглиф: «Проклятье». Я понял, какую власть держу в руках. Ослепленный ненавистью, неутолимой жаждой мести, жаждой показать свое могущество всем, кто отверг меня — белым и черным, — я засеял эти семена. Они не взошли, как и тысячи лет назад. Но зараза поползла по траве, что росла рядом, перебросилась на кусты и деревья, выжгла окрестности. Я уже видел свое торжество, видел конец жизни, которую ненавидел, конец людей и животных. Я был богом, правда, богом смерти, но богом более могущественным, нежели любой другой. И перед смертью, в своем торжестве, я был по-своему счастлив. Счастлив, горд, величествен... Пока не пришла ты. Тогда я понял, что никакой я не бог. Что я просто человек. Понял в первом твоем взгляде, что я не всесилен, что я — ничтожество. Жалкий человек... Несчастный, слабый, жалкий человечек...