Наконец я относительно успокоилась и, продолжая мертвой хваткой держаться за кру-шенковский рукав, поведала ему, как я смотрела в глаза убийце.
— Ну, теперь мы, по крайней мере, знаем, что он существует на самом деле и был связан с Осетриной, — мягко сказал Крушенков. Он осторожно подвел меня к креслу у окна и усадил. — Ты побудешь тут одна немного? Я пройдусь по дому…
— Нет! — захрипела я что было сил. — Не уходи! Я боюсь! Я пойду с тобой.
— Хорошо, — пожал плечами Крушенков. Наверное, он решил со мной не спорить. Достав пистолет и передернув затвор, он левой рукой взял меня за руку, и мы тихонько пошли на разведку.
Совершая вслед за Крушенковым осознанные действия, я как-то постепенно успокоилась и смогла общаться на профессиональном уровне. Дом старый чекист Крушенков осмотрел качественно; я плелась за ним и только отмечала, что ни в одном из обойденных нами помещений следов преступника нет. Бабушки и впрямь все это время просидели в креслах в холле, но за их спинами вполне возможно было незаметно проникнуть в дом. Выйдя во двор, Крушенков, не убирая пистолета, присел на корточки перед безжизненным тельцем черно-белого котенка.
— Все-таки он вошел через дверь, — сказал он, подняв на меня глаза. — Если бы он через окно влез, он шел бы другой дорогой. Жестокий, скотина.
Отморозок.
— Да, — согласилась я. — Он не в доме был, а пришел с улицы; я ведь сначала услышала писк котенка, а потом появился он.
— Он тебя по шее ударил, Рэмбо хренов. — Крушенков поднялся на ноги и рассматривал след у меня на шее. — Чуть промахнулся, хотел, наверное, вырубить, чтобы ты сознание потеряла.
Я машинально схватилась за шею. Было больно и обидно. У меня на глаза навернулись слезы при мысли, что описать этого Рэмбо я не смогу. Хоть я и смотрела на него в упор довольно долго, я не запомнила ничего, кроме черных глаз и багрового пятна на лице. Я снова как будто увидела перед собой это обезображенное лицо и затряслась. Крушенков обхватил меня за плечи и стал гладить, успокаивая. При этом пистолет в его руке стволом больно ездил мне по уху, но я терпела.
— Маш, ты, главное, никому не говори об этом, — шептал мне на ухо Крушенков. — Шефу своему доложи — и все, ладно? У тебя есть кофточка какая-нибудь с высоким воротом, чтобы шею прикрыть? Или платочек повяжи на шею…
— А Лешке? А Кораблеву? — всхлипывала я.
— Пока не надо, — убеждал Крушенков. Конечно, после этого происшествия мы скомкали осмотр, сунули бабушкам подписать то, что успели заложить в протокол, и уехали. Довезя бабушек до места, Крушенков предложил поесть в каком-нибудь из окрестных ресторанчиков, которых на трассе видимо-невидимо. Я сомневалась, что мне полезет в горло пища, да и глотать было еще больно, но выпить, чтобы успокоиться, мне хотелось.