– Так как тебя зовут? – снова спросила я. Он усмехнулся, но теперь уже коротко.
– Стив, – ответил он.
– Стив, – зачем-то повторила я. А потом снова спросила:
– А ты вообще кто? Чем занимаешься?
– Да вот, дерусь по вечерам, хотя в основном являюсь объектом для избиения.
Я улыбнулась, мне нравилось, что он так легкомысленно говорит о происшедшем. Другой бы пыжился, а этот, наоборот, смеялся.
– Нет, на самом деле, что ты делаешь: учишься, работаешь?
– Да это неинтересно. – Он попытался махнуть здоровой рукой, но у него не получилось, я видела, как он поморщился от боли. Прошло несколько секунд, и он все же сказал:
– Преподаю лингвистику в университете.
– Так ты серьезный человек, – удивилась я. – Старый уже, наверное?
– Нет, не очень. – Он повернул ко мне лицо, и я сама увидела, что не очень.
– Как тебя еще с работы не выгнали, – я немного ехидничала. – Вам ведь, учителям, вроде бы не полагается к незнакомым девушкам приставать.
– Так они же не знают. – Он сказал это так просто, что получилось опять смешно. – А потом если и выгонят, то к лучшему.
– Ты, похоже, не очень в лингвистике? – уточнила я, хотя мне, конечно, было все равно.
– Не-а, – подтвердил он, – не очень. Мы замолчали.
– А стихи, которые ты читал Майклу, действительно твои? – спросил я позже.
– Ну да, мои, как же… – Он посасывал губу, потом сплюнул под ноги.
– Оден, классика, знать надо.
– Ты не жалеешь? – спросила я еще через минуту.
– О чем?
– Ну как, что едва не разбился, что больно, что рука вот, похоже сломана?
Он поднял голову и посмотрел на меня, отчетливо посмотрел, и сказал серьезно:
– Знаешь, поступки, о которых сожалеешь поначалу, они единственные, о которых память остается. А раз остается, значит, они и есть самое ценное. Память отсеивает. Понимаешь? – Он помолчал, а потом добавил, и голос его сразу утратил серьезность:
– Да и потом, зачем жалеть? Если жалеть, то и делать не стоит. А если все-таки делаешь, то уж нечего жалеть.
– Очень просто, – сказала я.
Он кивнул, мол, действительно, просто.
Так все и было, говорю я вслух, так я и познакомилась со Стивом. Я опускаю глаза к книге, я могу еще разобрать очертания слов, но складывать их все вместе – уже невозможно. Так же и с океаном, я еще могу рассмотреть отдельные его части, но соединить их и слить в единую океанскую стихию уже сложно, и все из-за темноты. Темнота это не только недостаток света, это, когда что-то живое вползает, вкрапливается в каждую частицу прозрачного воздуха и сначала растворяется в нем, слегка притупив собой прозрачность, а потом, осмелев, разрастается и поглощает ее, выпуская пары ядовитого полумрака. В этом замутненном, сгустившемся воздухе тоже есть своя прелесть полутона, но нет кристальности, чистоты и порядка.