Поздно вечером Рита вдруг пришла в кабинет -- в халате, нечесаная, с мятым, серым лицом, какое у нее бывало, когда мучила печень,-- села на край дивана и смотрела на меня. Я видел, что ей худо. То ли она пришла мириться, то ли на что-то жаловаться, а может быть, ее грызла совесть. Но мне тоже было худо. Я молчал и смотрел на нее. "Знаешь, что я вспомнила? -сказала она.-- Как мы жили в Подлескове. Кирке было лет семь. Избу нашу вспомнила. Верандочка такая маленькая, деревенская, и всегда куры залетали -- помнишь?.. Нюра была молодая, только пришла к нам... А я в толсто уезжала в командировку на Север..." Я кивал. Тоже вспомнил то лето. Были еще живы отец Риты и моя мать. Рита писала нам письма с Севера. Мы все так ждали ее, и маленький Кирка ждал. Лето было наполнено ожиданием. И вот она приехала в августе, привезла белого щенка, лайку -- потом он душил кур у хозяйки, -- и шкуру полярного медведя, кто-то подарил в Мурманске. Я терзался догадками: кто подарил, за что? Шкура была невыделанная, скоро истлела, и ее выбросили года два назад. Больше такого августа, как тот, не было. Маленькая речонка Соня, дубовые леса с грибами. Помню: ходили однажды далеко, километров за десять, в село Городок, где была колокольня восемнадцатого века.
"А помнишь,-- сказала Рита,-- как в сентябре я заболела? Думали, аппендицит, а оказалось, нужен срочный аборт. Повезли в районную больницу, была какая-то ужасная грязь, дожди, машина не могла подъехать, и ты с каким-то мужиком тащил меня на руках". Я помнил и это. "Нюра оставалась с Киркой одна целую неделю,-- сказала Рита.-- А ведь он тогда тоже чем-то болел".
Потом она сказала: "Мне кажется, с Нюрой уйдет от нас что-то навсегда. Как ты думаешь?" Я сказал: "Да". Видел, что у нее глаза на мокром месте, но она не хотела этого показывать и ушла.
На другой день вдруг явилась Нюра. Днем. Мы садились обедать. Сказала, что отпустили на два часа; взять вещи. Размотала свой всегдашний платок, сняла пальто, валенки с галошами, сунула ноги в шлепанцы и села с нами обедать как ни в чем не бывало. На ее тусклом лице было написано громадное удовольствие. И она все время улыбалась, глядя на Риту. Опять я увидел, как медленно тянется рука к хлебнице и как в бледно-голубых глазах сияет ясное, давнее -- любовь, голод, война, надежды, все вместе. Она очень жалела Риту: "Ой, Маргарита Николаевна, да как же вы без помощницы?" Рита говорила, что очень трудно. "Конечно,-- сказала Нюра.-- Вам человек нужен". И то, что она назвала кого-то неведомого, кто займет ее место, так спокойно и равнодушно "человек", значило, что она смирилась и ни о чем говорить не нужно. Рассказывала про больницу, про то, что обещают какую-то еще лучшую больницу, за городом, там кругом лес и можно ходить на станцию, где есть ларьки и кое-что продают. После обеда Нюра помыла посуду, и потом еще Рита попросила ее вынести мусорное в едр о. Вот это ведро меня почему-то добило. У нас в доме нет мусоропровода, ведро выносим во двор, где стоят большие баки для мусора. Ежедневная проблема. Иногда мне вручался мусор, аккуратно упакованный в газетный сверток. Словом, чепуха. Не знаю, что на меня наскочило. Когда мы попрощались с Нюрой, она ушла -сначала за такси, вернулась с шофером, который потащил два узла и чемодан, Нюра была порядочная барахольщица -- и мы остались одни, я вдруг стал орать: "И у тебя хватило совести посылать ее напоследок? Урвать хоть что-то? Хоть ведро, да?!" -- "Какое ведро?" -- спросила Рита и заплакала.