Дикун, придя в себя, на карачках отполз к обочине, сел, свесив ноги в канаву. Казалось, он оглох на одно ухо, передние зубы шатались и готовы были вывалиться изо рта. В глазах стояли слезы, в голове шумело, но мастер помнил о деньгах. Он видел, как Барбер, переодевшись в джинсы и куртку, залез на заднее сидение синих «Жигулей». Дикун, пошатываясь, поднялся на ноги, сделал пару неуверенных шагов к машине. «Деньги, – крикнул он и не услышал своего голоса. – Вы должны мне двенадцать с половиной тысяч». Елисеев, уже открывший дверцу, что-то прокричал в ответ, но мастер не услышал его слов, из уха сочилась кровь, а шум в голове сделался невыносимым. Елисеев подошел к мастеру вплотную и проорал: «Хрен тебе на рыло. А теперь пошел к такой матери». Сел в машину, «Жигули» сорвались с места и исчезли в облаке дорожной пыли. «ЗИЛ» тоже тронулся вслед за «пятеркой». Дикун видел через лобовое стекло физиономию Карена Мурзаяна, расплывшуюся в улыбке.
Мастер остался один на пустынной дороге, по которой за сутки проезжали две-три машины. Он сел на прежнее место у обочины, обхватил голову руками и, вытирая кровавые сопли, застонал от бессильной злобы. Он понимал, что никогда больше не увидит персонажей этой истории. На зону с попутной машиной добрался ближе к ночи. С тяжелым сердцем отправился к заместителю начальника колонии по режиму, который вечно засиживался в своем кабинете дотемна. По версии Дикуна, водитель «ЗИЛа» Мурзаян вступил в преступный сговор с заключенным Барбером, который незамеченным выбрался с зоны, спрятавшись в фургоне за мебелью и поддонами из-под хлеба. Они избили мастера на пустой проселочной дороге и смылись в неизвестном направлении на хлебном фургоне.
«Посмотрите, что эти сволочи со мной сделали, – повторял Дикун, решив про себя, что ссадины и синяки убедят начальство: лично он к побегу не причастен. – Чуть до смерти не забили. Одно слов – зверье, отморозки. Им человека убить, как, как… Не расстреливать таких надо, а вешать на площади в базарный день». «Подожди ты, балабол, – кум, недобро прищурившись, глянул на мастера. – Следствие разберется, отморозков вешать на площади или еще кого». «Вы мне не верите? – Дикун пустил слезу. – В медсанчасти сказали, что у меня три ребра сломаны, двух зубов как не было. Живого места на теле не осталось. И вы мне не верите?» «Я никому не верю, у меня работа такая», – отрезал кум. Дикун упал на стул и заплакал от жалости к самому себе и навсегда потерянным деньгам.
К утру на ноги были поставлены все бурятские милиционеры, поиски пропавшего зека и водителя «ЗИЛа» длились без малого месяц, но не дали никаких результатов. Дикун взял больничный. Валяясь на кровати, горевал две недели кряду, отходил от побоев. Зализав раны, оправившись от панического животного страха разоблачения, утешил себя тем, что неплохо наварил на этом деле. Как-никак тринадцать с половиной тысяч долларов, спрятанные в кубышку, – по здешним меркам это целое состояние. А сломанные ребра и левое ухо, на которое мастер стал хуже слышать, – это мелочи жизни.