Слухи-убийцы... Они погубили сестру президента, девушку с гордой душой. Ефросиния беззаветно верила в Россию. Могучую Россию-освободительницу. Верила, как по сей день верят в нее тысячи греков...
Райкос почувствовал, что не может справиться с предательским волнением. Он отвернулся, чтобы его смятение не увидел президент. Отвернулся, лихорадочно ища в кармане платок. Стыдно, когда видят, как военный человек не может взять себя в руки. Да еще не простой солдат, а боевой, бывший в сражениях офицер... Ах, до чего неладно получилось!
Иоанн Антонович заметил замешательство подполковника. Он, знавший Райкоса еще в Петербурге, как блестящего гвардейского офицера, безупречно воспитанного, всегда веселого, остроумного и находчивого, как говорят, не лезущего в карман за словом, - он был удивлен. Райкос, видимо, так искренне, так близко принимал к сердцу его горе, что не в силах был скрыть своих чувств. Какая добрая душа у этого мужественного человека! Недаром он, влекомый благородными побуждениями, приехал сюда, чтобы, рискуя жизнью, бескорыстно сражаться за судьбу чужого народа. Как нужны Греции такие люди!
Иоанн Антонович был растроган. Райкос все еще стоял спиной к президенту, испытывая тягостное смущение. Он сокрушенно вздохнул и вдруг почувствовал, как кто-то ласково взял его за плечо и пожал локоть руки, все еще сжимавшей платок.
Президент, которого считали человеком, лишенным эмоций, выражал ему свою признательность.
- Спасибо, дорогой Николай Алексеевич, - с легким акцентом сказал по-русски Каподистрия. - Спасибо. Еще никто не выражал так свое сочувствие. Так по-доброму, от души можете выражать только вы - славяне... А ведь это исцеляет самую сильную душевную боль. Такое не забывается...
10. МИНУТА НА РАЗМЫШЛЕНИЕ
- А вообще, господин подполковник, личное горе каждого из нас ничтожно перед горем всенародным - перед трагедией моей родины... - Иоанн Антонович развернул лежащую перед ним на мраморном столике карту Греции. Развернул торжественно, как флаг. Райкос увидел знакомые очертания Мореи. А президент продолжал: - Да, милостивый государь, наши личные переживания совершенно ничтожны перед трагедией Эллады... Вот она, земля, залитая кровью; колыбель человеческой цивилизации, растоптанная грубыми сапогами поработителей. Нет ничего ужаснее этой трагедии! Но пробил час, когда каждый, кто предан свободе, в ком не заснула совесть, должен стать ее мужественным и верным солдатом. Даже я, - он грустно улыбнулся, - даже я, человек пожилой, болезненный, сугубо штатский, дипломат, тоже собираюсь приобщиться к военному делу. Тщусь стать арматолом*...