– А на кой они мне? Я машину не вожу.
– На чем попадался?
– Картишки, штрафные талоны для хреновых водил, пару раз ходил в подозрительных.
– Подделка денег?
– Нет, приятель.
– Мошенничество?
– Нет, приятель. Плутую я совсем чуть-чуть, я не какой-нибудь преступник, без дураков говорю.
– Вот и нет, с дураками, – сказал Кильвинский. – У тебя даже во рту пересохло. Вон и губы облизываешь.
– Ч-ч-у-у-у-у-шь, приятель, когда меня окликают синие мундиры, я всегда нервный делаюсь.
– И сердечко стучит как молоток, – сказал Кильвинский, кладя ему руку на грудь. – Имя, настоящее!
– Гэнди. Вудроу Гэнди. Точно, как оно в карточке прописано, – ответил мужчина, нервничая теперь куда заметнее. Он переминался с ноги на ногу и не мог совладать с шустрым розовым языком, ежесекундно увлажнявшим коричневые губы.
– Прыгай в машину, Гэнди, – приказал Кильвинский. – Через дорогу нас ждет одна старая пьянчужка. Хочу, чтобы она на тебя взглянула.
– О-го-го, приятель, это уже принудиловка! – жаловался Гэнди, пока Кильвинский похлопывал его по плечу. – Поклеп и принудиловка!
От Гуса не ускользнуло, что Гэнди знает, с какого боку подойти к полицейской машине. Сам Гус уселся за спиной у Кильвинского и потянулся через весь салон закрыть на замок ближнюю к Гэнди дверцу.
Они поехали обратно к банку и нашли там Леони. Рядом с ним в машине сидела потрепанная негритянка лет сорока, с затуманенным взором. Когда Кильвинский притормозил перед ними, она поглядела украдкой из окна автомобиля на Гэнди.
– Это он. Тот самый ниггер, по чьей милости я вляпалась в такую беду! – пронзительно закричала она и взялась за Гэнди:
– Ах ты, ублюдок, стоял там, и пальцем постукивал, и говорил так ловко, что любой бы поверил, и рассказывал мне, как легко могу десятку заработать, и какой еще ты продувной и все такое, ах ты, черный сукин сын! Он это, он и есть, начальник, я сказала, что буду вашей свидетельницей, и я ей буду, без вранья. Я ведь говорила, что тот был губошлеп с таким вот большим ротом, как у Читы. Полный порядок, это он. Коли брешу, провалиться мне на этом месте.
Гэнди отвернулся от пьяной женщины. Гуса – и того ее слова смутили, но Гэнди, казалось, воспринял их совершенно равнодушно. Удивительно, как они умеют унижать друг друга. Скорее всего, они выучились этому от белого человека, догадался Гус.
Было уже девять часов, когда они сдали наконец Гэнди в приемник тюрьмы Университетского округа. Тюрьма была старой и такой допотопной, что напоминала скорее темницу. «Какие же здесь должны быть камеры?!» – спросил себя Гус. И почему у Гэнди не отобрали шнурки от ботинок, как показывают в кино? Но тут он вспомнил, что один полицейский говорил им в академии: уж если кто всерьез решил покончить счеты с жизнью, его сам черт не остановит, – а после рассказал о смерти заключенного, который нарезал полос из наволочки и обмотал себе ими глотку, концы же привязал к решетчатой двери. Потом сделал прыжок-переворот назад и сломал себе шею.