– Ну что, партнер, может, двинемся? – спросил Кильвинский.
– Да-да, конечно.
– Грезы наяву?
– Пожалуй.
– Давай-ка пойдем перекусим, а рапорт напишем позднее.
– О'кей, – ответил Гус, возвращаясь к действительности. – Вы ведь не обезумевший людоед, верно?
– Обезумевший людоед?
– В какое-то мгновение мне показалось, что вы слопаете этого типа живьем.
– И ничуть я не обезумел, – сказал Кильвинский и, пока они шли к машине, все поглядывал на Гуса в изумлении. – Я только играл свою роль.
Можно время от времени менять слова, но мелодия всегда одна и та же. Разве нынче в академиях не объясняют, что такое допрос?
– Я думал, еще немного – и вы взорветесь.
– Проклятье! Да нет же. Я попросту вычислил, что он из тех, кто уважает лишь грубую силу, а на вежливое обхождение ему наплевать. Но этот способ хорош не для всех. В самом деле, если применять его постоянно, то, не ровен час, можно оказаться и на земле, а потом гляди, сколько влезет, снизу вверх на парня. Но я вычислил, что этот, стоит заговорить с ним его же языком, обязательно притихнет. Так я и поступил. Вся штука в том, чтобы побыстрей раскусить любого подозреваемого и решить, какой разговор с ним вести.
– Хм, – сказал Гус. – А как вы догадались, что подозревать нужно именно его? Он не отвечал ее описаниям. И даже рубашка на нем не была красного цвета.
– Как узнал? – повторил Кильвинский ворчливо. – Давай разбираться. Ты в суде еще не бывал?
– Еще нет.
– Что ж, и тебе когда-нибудь предстоит отвечать на вопрос: как вы узнали? В сущности, я и сам не знаю, как узнал. Но узнал. По крайней мере был здорово уверен. Рубаха, конечно, красной не была, но ведь не была и зеленой. А была как раз такого цвета, про который пьяница с осоловевшими глазами вполне могла сказать «красный». Ржаво-коричневый цвет! К тому же Гэнди чуть больше, чем необходимо, подчеркивал случайность того, что оказался на стоянке. Да и вел себя слишком дерзко и, когда я проезжал мимо и сверлил взглядом каждого встречного-поперечного, слишком старательно показывал мне всем своим видом, что ему, мол, нечего скрывать. А когда я снова туда вернулся, он уже успел перейти на другую сторону автостоянки.
Когда я огибал угол, он все еще шел, но, завидев нас, встал как вкопанный, лишь бы продемонстрировать нам, что никуда уходить не собирается. И скрывать, мол, ему нечего. Понимаю, что все в отдельности, само по себе, это мелочь, не стоящая внимания. Но таких мелочей было много. Короче, я просто знал.
– Интуиция?
– И я так думаю. Но на суде я бы не стал употреблять это слово.
– У вас на суде будут сложности с этим делом?