Вики глядела на старинные особняки – каждый был украшен гербом или щитом с греческими буквами. Если она когда-либо лелеяла в своем воображении образ человека, которого могла бы полюбить, то он должен был жить именно на такой улице. Но в эту минуту, проезжая по главной улице своих грез, она почему-то чувствовала себя бесконечно несчастной и уже ни о чём не могла думать. Точно Золушка, которая поехала на бал и вдруг обнаружила, что фея-крестная попросту посмеялась над нею и направила по длинной петляющей дороге, приведшей к двери всё той же кухни.
Миновав запущенные особняки, они поехали по улице, где было много магазинов и где кишели толпы студентов, потом свернули на аллею, обсаженную старыми ивами. Теперь они подымались на длинный отлогий холм с лужайками по обе стороны дороги; здесь дорога кончалась. Несмотря на непогожий день, на траве виднелись пары; их желтые дождевики казались гигантскими лютиками на зеленом фоне травы.
– Вон в том здании помещается инженерный факультет, ближе к нему подъехать нельзя, – сказал Дэви, выходя из машины. – Мне придется оставить вас на минутку: надо узнать, есть ли свободная комната для экзамена. Ничего, что вам придется подождать?
– О, ради бога, – еле заметно улыбнулась Вики.
Дэви облокотился на дверцу машины, в его глубоких глазах мелькнуло сочувствие.
– Не беспокойтесь, вам будет здесь хорошо. У меня бездна работы, но если я могу быть хоть чем-то полезен, я забегу вечером ненадолго. Вы думали о вашем дедушке, правда?
– Отчасти, – сказала она.
– Только отчасти?
– Да, только.
– А о чём же в основном?
– В основном? – повторила она и на секунду задумалась. – В основном, кажется, я старалась припомнить, о чём же я когда-то мечтала. Примерно так.
Однако, хоть ей и казалось невозможным свести туманные мечты к одной яркой точке, которая выражала бы их сущность, для Дэви это было бы легко. Ибо если бы в тот момент, пока Дэви стоял на подножке машины, Вики, глядя вниз, на озеро, рассказала ему, пусть даже в самых общих и уклончивых выражениях, о своей смутной, меняющей оттенки и формы мечте, он всё равно узнал бы в ней хорошо знакомый образ и, скрывая боль за бесстрастным выражением лица, совсем просто сказал бы:
– Вы говорите о моем брате, Кене.
Сосредоточенно насупив брови, Кен работал в гараже среди едкого голубого дыма, под завывание мотора грузовой машины. Рылоподобный капот большого «мака» был задран вверх, и весь грузовик напоминал дракона с разинутой пастью, который как бы кричал застывшим в дремоте машинам-калекам, что нет смерти для тех, кто не хочет умирать. Сидя в кабине грузовика – в мозгу дракона – Кен убрал ногу с педали. Завывание перешло в невнятный ропот, потом в виноватое покашливание, но Кен снова дал газ, и мотор издал самый вульгарный ослиный рев. Кен, подобно королевскому врачу, прислушивался к реву высочайшей особы с чисто профессиональным интересом – вот опять заело впускной клапан, а Кен уже минут десять возился, стараясь его наладить.