– Ты бы позвонил, – сказал, наконец, Дэви.
– Кому это?
– Дугу, конечно. – Как Дэви и ожидал, Кен широко улыбнулся. Дэви как бы предлагал мир Кену. – На этот раз мы имеем право звонить ему, потому что теперь покажем им такое, от чего у них глаза на лоб полезут. И можешь ему сказать, что это говорю я!
…Вскоре приехал Дуг; он стоял перед экраном, бесстрастно разглядывая новое изображение. Лицо его было непроницаемо, но Дэви знал, что он обдумывает про себя десяток невысказанных вопросов.
Наконец Дуг заговорил:
– Это гораздо лучше. – Он словно рубил слова. – Но в таком виде прибор, конечно, нельзя показывать.
– Почему же?
– Потому что вы не показываете движения. А ведь это ваша главная цель, не так ли?
– Мы покажем и движение, – сказал Дэви. – Назначьте время для демонстрации, а мы покажем на экране движущееся изображение. – Он ждал, что Дуг выскажет свои затаенные мысли, но тот промолчал. Дэви понимал, что Он думает о чём-то куда более важном, чем неподвижное изображение, и насторожился.
– Значит, вы договоритесь о времени, – повторил он. – А мы постараемся, чтобы демонстрация прошла успешно. – Затем он умолк. О чём бы ни думал Дуг, это его дело, а у Дэви немало своих забот, над которыми приходится ломать голову.
Дэви глядел в окно на косо летящий первый снег. Густые белые хлопья с жутким безмолвием, как бывает во сне, падали на город. В белесой мгле по заводскому двору сновали грузовики, мимо этих бесшумных черных призраков сквозь белый снегопад шли, спотыкаясь, члены правления, словно влекомые к дверям лаборатории той же волшебной силой, которая всё утро, казалось, управляла последними приготовлениями к демонстрации. Сила эта была для Дэви такой реальной, что она заставляла трепетать даже воздух, и такой непреодолимой, что тянула, толкала, подгоняла всё: и людей, и прибор, и происходившие в нем процессы, приближая их секунда за секундой к решающему часу; а когда всё будет готово и станет на свои места в ожидании исторического события, внезапный, ослепительный успех заставит забыть прошлые разочарования и оправдает прошлые жертвы и отчаяние.
Стрелки часов показывали одиннадцать; демонстрация была назначена на половину двенадцатого, а прибор безотказно работал с восьми часов утра с удивительной, ничем не нарушаемой легкостью, как бывает только в мечтах. Каждые несколько минут Кен выключал прибор. Он боялся, что они зря израсходуют свое редкостное везение и, когда начнется демонстрация, прибор перестанет работать. Но стоило ему повернуть выключатели, как Дэви, который не мог вынести вида мертвого пустого экрана, принимался уверять, что они только спугнут чары: раз прибор сразу повел себя хорошо, значит обязан и впредь вести себя так же. Всё утро Кен и Дэви препирались с озорным юмором; им казалось, будто пальцы их стали гораздо проворнее, мысли живее и, что бы они теперь ни делали, никаких ошибок уже быть не может. Проблемы, возникавшие в последние минуты, разрешались с такой же легкостью, с какой игрок сдает скользящие карты из только что распечатанной колоды.