Ледяной рукой Клавдия нащупала шнурок торшера и дернула его вниз. Комнату залило желтым светом, штора сразу стала белоснежной, а стеклянный омут окна как будто потемнел и провалился.
Ни в комнате, ни в прихожей, конечно, никого не было.
– Я не буду трястись, как последняя дура! – громко заявила Клавдия себе и всем окружающим ее предметам. – Ничего не происходит. Все в полном порядке. Я расскажу обо всем, что видела, Андрею Ларионову, и он посоветует мне, что делать. Скорее всего я ошибаюсь. У меня эти… как он сказал?.. галлюцинации. Сейчас я лягу спать и усну. В пятницу я веник так и не купила, придется завтра ехать на рынок. Слышала? – строго спросила она себя. – Ложись сейчас же!
Она легла, убеждая себя, что нужно спать, но смалодушничала и свет гасить не стала.
В этом желтом веселом свете пугающие ночные звуки как-то растворились, ушли, и Клавдия перестала их слышать. Лежа на боку, она вспоминала, какой чудесный был день, и как она приехала, и собаки скакали вокруг, а Дмитрий Андреевич их держал, и оказалось, что Линдой зовут собаку-мальчика и не переименовывают, потому что он привык, а потом Андрей протягивал ей ключ от ворот, и она смотрела ему в лицо, в неопределенного цвета глаза, конечно же, самые прекрасные глаза на свете.
Так она и уснула со светом, до шеи натянув одеяло и мечтая об Андрее, который знать ее не желал и думать о ней не думал.
* * *
Зато в это же самое время о ней думал другой человек.
Он думал о ней так пристально, что именно его напряжение полночи не давало ей спать, нагоняя ужас.
На столе перед ним лежали отчеты наблюдателей за последние две недели, которые он уже знал почти наизусть, до самых мелких деталей. Знал так же твердо, как то, что время пришло.
Он убедился во всем, в чем должен был убедиться. По крайней мере в том, что касалось мужчины.
За женщиной придется еще некоторое время понаблюдать, но он совершенно уверен, что это она. Именно она.
Время, время… Оно поджимало и торопило его, но торопило не как враг, а как союзник. Оно укрепляло его решимость и мягко подталкивало вперед бархатной неумолимой рукой. Если бы не время, которое невозможно остановить или уговорить подождать, он долго бы еще тянул, отодвигая неизбежное и закрывая глаза на очевидное.
А медлить было уже нельзя.
Мужчину устранить сложнее, именно поэтому он будет первый. Даже в школе учили сначала браться именно за самое трудное.
Он вспомнил еще одну женщину, умершую в мучениях.
Это было много лет назад, но он помнил и чувствовал ту смерть так, как будто она случилась час или два назад. Он видел ее изменившееся лицо и скрюченную, неестественно белую руку. Он рассматривал ее с жадным любопытством и торжествующим, ни с чем не сравнимым ликованием – это сделал он!