Все так же молча он притворил за собой дверь.
Перед порогом лежал, глубоко врытый в землю, старый осколок жернова. Лет сто вот так лежит: и перед старой хатой лежал, а когда новую справляли — и камень перетащили. Гринь, едва на ноги поднявшись, на камень становился. И отец его становился, когда без штанов бегал, и дед…
Забрать бы камень с собой — так сил нет. Как нет сил, чтобы из дому вышвырнуть змею эту, родительницу свою.
Село поглядывало из-за плетней, из-за инея на окошках; столбы дыма подпирали небо, как колонны в том белом храме, который Гринь видел один раз в жизни — в неимоверно далеких странах. Хотел рассказать матери, думал Оксане похвалиться…
Перед Оксаниными воротами остановился, но стучать не стал. Ждал, пока охрипнут собаки; наконец скрипнула дверь, вышел Океании отец — нестарый еще, высокий мужик, почти с исчезника ростом.
— Не отдавайте Оксану за Касьяна, — сказал Гринь, как железом прижег. — Я дом справлю богатый за рекой, в Копинцах. Одну зиму подождите. Землю куплю… работать буду, спину крюком согну… будет куда жену привести! Не отдавайте за Касьяна!
— Обещалка — трещалка, на хлеб не намажешь, — медленно сказал Океании отец. — У меня четыре дочки, Оксана старшая. За второй уже Женихи вьются, а отдать не могу, пока Оксана не пристроена. Да и слыхано ли — свекровь ведьма!
Гриню нечего было сказать. Облизнул губы, поправил торбу на плечах.
Оксанин отец подождал-подождал, да и ушел за ворота, походя велев псу заткнуться.
На заиндевевшем стекле темнело круглое смотровое окошко. Черный Оплаканный зрачок.
Гринь третий день сидел в Копинцах, в шинке, когда явилась, запыхавшись, шинкариха. И, почему-то оглядываясь, сообщила, что за рекой, говорят, одна баба чертененка рожает — так вопит, говорят, что все село посбегалось!
Гринь был тяжел от выпитого и съеденного — а новость и вовсе прибила его к столу, как сапог муху.
И снова на него поглядывали — не в силах скрыть любопытства; все, все давно знали — и что за баба, и что за чертененок, и теперь неторопливо обсуждали, пыхкая трубками, поглаживая усы:
— Чертененка, вестимо, трудно выродить… рогами, поди, цепляется!
— Нету рог у него! Мельничиха, говорят, видела батьку его, исчезника. Так ни рог, ни хвоста. Нос как у цапли, и очи как у сыча, а так больше ничего, только здоровый сильно.
— Тихо… Тихо, говорю! Разболтались… накличете. Вот помянете мои слова, накличете чего…
— И точно! Молчите. Неча поминать…
Гринь бездумно проверил, на месте ли деньги. На месте — уже и рубаха, поди, продырявилась в том месте, где о мешочек трется.