— Почему она не выяснила это до отъезда?
— Похоже, это просто не пришло ей в голову. Она говорит, что там продаются очаровательные детские платьица и она хочет прислать их Стелле. Я должна телеграфировать размеры.
— А она подумала о том, сколько ей придется заплатить на таможне?
— Не уверена, что эта мысль вообще пришла ей в голову. И платить будет не Стар, а Адриана. Я только что ей это объяснила.
— И что сказала Адриана?
— Засмеялась и сказала, что у нее самой очень много платьев, так что справедливо, чтобы и Стелла получила свою долю. Похоже, Стар ей очень нравится.
— Она всем нравится. Даже в твоем ледяном сердце для нее находится капелька тепла.
— У меня не ледяное сердце.
Ниниан покачал головой.
— Не откусив пирога, не попробуешь, а словами сыт не будешь, — изрек он и трагическим голосом продекламировал:
На слова садовник рьян,
А в саду его — бурьян.
Как пойдет бурьян расти
Будет сада не найти!
А ниже там есть такая строчка: «это словно в сердце нож», только я уж и не припомню, какая тут связь. Слушай, давай бери пальто и идем, а не то опоздаем к поезду и подарим Мейбл тему для жалоб до конца ее визита. Честно, дорогая, ч не в состоянии предстать перед ней в одиночку Я многое могу сделать для Адрианы, но всему есть пределы. И лучше нам выйти с черного хода — на тот случай если Мириэл посетила блестящая идея, что лучше нам от правиться на вокзал втроем.
Дженет показалось, что она снова вернулась в детство, когда они играли в одну из своих любимых игр — прятаться от взрослых. Они тайком выбрались из дома через черный ход, прокрались через задний двор, упиваясь будоражащим ощущением бегства. Им предстояло ехать на старом «даймлере», верно служившем домочадцам Адрианы много лет.
Бензина он, конечно, выжирал как следует, но год за годом бегал как новенький и доставил их на вокзал Ледбери с запасом в целых пять минут.
Миссис Престон вышла из вагона третьего класса и сутулясь направилась к ним — высокая, тощая, с потухшим взглядом. Все, что было на ней, когда-то принадлежало Адриане, но вид у прежде шикарных вещей стал какой-то подержанный, второсортный и невеселый — как если бы их надели против их воли. Серый клетчатый костюм сидел на Мейбл мешком, юбка вытянулись сзади, шубка из кротового меха потерлась. И трудно было найти что-нибудь менее сочетающееся, чем ярко-изумрудная шляпа и ярко-розовый шарф, дважды обернутый вокруг жилистой шеи.
Мейбл пожала им руки и сказала тем голосом, который Мейсон именовала «рыдающим»:
— Ужасная поездка! Такая тоска! Смотреть совершенно не на что и в целом вагоне не с кем поговорить. Вот уж точно, англичане — самый черствый народ на свете! Был там один симпатичный мужчина с двумя газетами, но думаете, он предложил мне хотя бы одну? Нет, конечно! Даже не удостоил меня вниманием — много чести! Понятно, если ты никто, то для людей ты все равно что труп. Или даже хуже!