Она стояла возле каминной полки, небрежно опираясь на нее и опустив вторую руку. На пальце поблескивало платиновое обручальное кольцо, прикрытое вторым кольцом, с крупным сапфиром в окружении бриллиантов, — его Филип подарил Энн Джоселин в честь помолвки. Тоном искреннего облегчения она произнесла:
— Очень рада слышать. Все это время я страдала, не понимая, как ты мог бросить меня. На берегу осталась не Энни Джойс, а я. Представляешь, каково мне пришлось, когда ты не вернулся? Я ничего не понимала, но теперь вижу, что произошло, — в темноте ты вполне мог принять Энни за меня. Я верю, ты действительно считал, что отнес в лодку меня. Не знаю, скоро ли ты понял свою ошибку. Должно быть, нескоро, ведь было так темно. Наверное… — она осеклась, понизила голос с беспокойством спросила: — Она была… сильно изуродована?
— Нет.
— И ты не узнал ее даже утром? Видимо… что ж, это могло случиться. Мы были очень похожи. Да, скорее всего, так и было. Иначе придется поверить в то, во что мне совершенно не хочется верить.
Филип отозвался:
— Знаете, вы меня заинтриговали. Не могли бы вы объяснить подробнее? Во что вам не хочется верить?
— Лучше не будем об этом.
— Боюсь, вам придется объясниться.
До тех пор Милли Армитидж стояла в дверях, но теперь прошла в комнату и присела на подлокотник кресла, в котором обычно устраивалась. Ноги отказывались держать ее, голова раскалывалась, мебель начала расплываться перед глазами. Линдолл не шевелилась, крепко сжимая одной рукой другую. Ее лицо по-прежнему было мертвенно-бледным, в глазах застыл ужас.
Энн заговорила:
— Хорошо. Я не хотела говорить об этом, не хотела даже думать, Филип, о том, что ты похоронил Энни Джойс как Энн Джоселин только потому, что считал меня погибшей. А если бы тебе пришлось признаться, что ты бросил меня, это выглядело бы некрасиво. К тому же смерть было бы нелегко доказать. Понадобились бы годы, чтобы меня признали умершей. Искушение покончить со всем разом было слишком велико — не так ли?
Загорелое лицо Филипа стало серым, мгновенно осунулось, глаза заблистали холодно и злобно. Милли Армитидж невольно пожелала, чтобы он выругался или закричал. Ее отец и муж в минуты гнева никогда не сдерживались, и в этом было что-то домашнее, уютное. Лучше бы Филип расшумелся — вместо того чтобы хранить ледяное молчание.
Но он заговорил негромким голосом:
— Значит, вот в чем дело! Понятно. В темноте я принял Энни Джойс за Энн, а когда понял, что совершил ошибку, решил присвоить себе состояние Энн. Верно?
Она отвернулась, не выдержав его пронзительного взгляда.