Запахнув халат, она выбежала в коридор и открыла дверь в комнату матери. Та сидела в кресле погруженная в глубокие раздумья. Аде показалось, что мать постарела за эту ночь лет на двадцать.
- А, это ты, - глухо сказала Анна Давыдовна. - Садись. Ада робко села.
- Что пришла? - не оборачиваясь, спросила мать.
- Как... как все было?
- Было? - Мать повернула к ней лицо, и Ада невольно зажмурилась - до того страшным было это лицо. - Знать тебе этого не надо.
- Но скажи хоть - отторговала?
- Ее уже не отторгуешь. Но детей, внуков ее - да, отторговала.
- И что же будет теперь? - упавшим голосом спросила Ада.
- Будет то, что будет. Она... у нее своя судьба, свой владыка. Главное тебе - не мешаться. Исправить ничего не сможешь, только вконец испортишь. Матерью будь покладистой, своей воли не навязывай, она другой волей жить будет, поумней твоей. Что попросит - дай, потому что просить она будет только того, что нужно ей, не из каприза или прихоти, и, если не дашь, сама возьмет. Тогда всем хуже будет. Не брани ее - не она виновата. Против себя не настраивай - не ее настроишь. Это ты запомни, запомни хорошенько. Я помогу. А вот про то, кому дочка твоя посвященная, ты забудешь. Это тоже я помогу. А потом уеду.
- Нет! - воскликнула Ада.
- Уеду. Нельзя мне здесь больше оставаться. Ее видеть нельзя. Ада заплакала.
- Мама, мамочка! Что же с нами-то будет?
- Разное будет. Ты жить будешь беззаботно, весело, молодой останешься до глубокой старости, человека встретишь, во всем тебе подходящего, но мужа не бросишь, не захочешь.
- А он, Сева?
- А, твой-то, отбайло? Долгая жизнь и у него будет, но болезная, невеселая. Тело сохранит, а ум потеряет. Семью сохранит, а дом потеряет. Чины, звания сохранит, а дело жизни потеряет.
- Никитушка?
- Никитушке счастье будет обманчивое, отравленное. Печалью главной отравленное...
- Какой печалью?
- Что мужчиной родился - Ада вздохнула.
- А она?
- Про нее говорила уже. Своя у нее дорога.
- И ничего-ничего уже не сделать? Мать наклонилась к ее уху и зашептала:
- Есть путь. Только негоже мне, потомственной викке, и говорить-то про это. Ада напряглась.
- Ты, как я уеду, можешь ее в церковь отнести, окрестить. После того она долго болеть будет, страшно, на всю жизнь калекой останется. И жизнь будет у нее недолгая, тяжелая. Но Рогатый власть над ней потеряет. Только непременно ты сама должна в церковь отнести, добровольно. Если Клава тайком окрестит - ничего не изменится.
- Ой, мама... Страшно как! Болезнь, уродство, ранняя смерть... А если не окрещу?