Только отец Несси не разделял этого мнения. Он испытывал отвращение и к сыну, и ко всему, что тот делал. Возможно, это был своего рода комплекс. А может быть, связи Несси глубже, чем что-нибудь иное, противоречили и его представлениям о поведении, морали, характере и инстинктах человека. Вначале Алекси, казалось, не обращал никакого внимания на довольно-таки бесцеремонное поведение сына. Даже наоборот, можно было подумать, что он им доволен. После смерти Корнелии все дурное в Несси вызывало у него своеобразное удовлетворение, что-то вроде скрытого злорадства. Но это было скорее защитной реакцией, чем естественным чувством. Алекси отрекся от сына у тела жены и во имя ее памяти хотел сдержать свое слово во что бы то ни стало.
Со дня смерти Корнелии прошло почти семь лет. Алекси не забыл ее и знал, что не забудет до последнего вздоха. Больше того – горе его, хоть и потеряло остроту, с течением времени стало еще глубже и безысходной. Впервые в жизни он до конца постиг смысл того страшного состояния, которое люди называют душевной болью. Раньше оно казалось ему чем-то надуманным, вроде самовнушения. Теперь же Алекси знал: боль эта сильнее тоски и отчаяния, бессмыслицы и безнадежности. Может быть, настоящим ее именем была невыносимая пустота.
С течением времени у него, разумеется, исчезло чувство, что причиной смерти жены был именно Несси. Нет, нет – болезнь таилась в ней самой, она и свела ее в могилу. Но сына Алекси все же сторонился. У Несси было все – все, кроме отцовского внимания. Ужаснее всего, что сам он, казалось, находил поведение отца вполне естественным. Или, по меньшей мере, наиболее для себя удобным. Между ними воцарился мир, как это бывает у насекомых, которые, никого не замечая и не мешая друг другу, ползут по своим делам. Алекси остался совсем один в окружающей его пустоте. Даже работа его больше не интересовала. Правда, по какой-то иронии судьбы именно теперь ему улыбнулась удача, не то что десять лет назад, когда, охваченный болезненной жаждой успеха, он трудился как одержимый. Его назначили заместителем директора института с весьма серьезными видами на дальнейшее повышение.
Неожиданно изменившееся поведение сына вывело Алекси из глубокого оцепенения. Вначале он просто не замечал, что происходит в его доме. Впрочем, ничего особенного и не происходило – просто у них стали появляться девушки. Правда, не одна, не две, а, как ему вскоре стало казаться – легион. Какое-то время он пытался запомнить их лица, одежду, фигуры, надеясь, что девушек все-таки не слишком много. И никогда не мог этого установить более или менее точно. Дело в том, что все эти особы, на его взгляд, походили одна на другую, как кирпичи или готовые котлеты. Рослые, с нахальными лицами и массивными ногами, они тяжело топали мимо, не поднимая глаз, не здороваясь, не считая нужным замечать, что и он тоже живет в этом доме. Одевались они тоже одинаково – чаще всего на них были босоножки с деревянными каблуками, куртки и безобразно широкие брюки или джинсы, в которых ноги их напоминали туго набитые колбасы. Только по грудям и можно было установить, что это девушки. Все эти семь лет Алекси прожил как во сне и сейчас ошеломленно наблюдал, как странно изменилась жизнь. Неужели они все такие – современные девушки? Или просто такой вкус у его сына? Второе казалось ему более верным. Этот тип холодных рациональных людей, вероятно, нуждается в особо сильных возбуждающих средствах.