В полдень я почувствовал себя совсем худо. Мне все чаще и все быстрей приходилось отлучаться в известное место. Я пошел в санчасть попросить древесного угля или таблетку опиума и наткнулся на капитана медицинской службы.
– Что вам здесь нужно? Вы больны?
– Нет, господин капитан медицинской службы, у меня расстройство, и я хотел бы получить у фельдфебеля санчасти какое-нибудь лекарство.
– Что с вами?
– Расстройство, господин капитан.
– Запомните, любезный, раз и навсегда: у офицеров бывает колит, у унтер-офицеров – расстройство, а у рядовых – понос. Ясно?
Повторив:
– Ясно, господин капитан медицинской службы, – я повернулся кругом, а нужное мне лекарство получил пятью минутами позднее.
Видимо, пресловутая «народная общность» была еще не на высоте, если кончалась уже на пороге уборной.
1 мая я был свободен от службы. Я начал день с того, что с двумя товарищами знатно заправился утренней порцией пива. Потом мы отправились к концертной эстраде у «Штранд-отеля», где должна была состояться первомайская демонстрация. По мостовой маршировал отряд штурмовиков, человек сто; они пели:
… он наступит, день мести, и мы добудем свободу!
Пробудись, трудовая Германия, разорви свои цепи!
Осенью 1933 года мы вы ступили на маневры: направление – Шнейдемюль{23}, польская граница. Маневры внесли разнообразие в солдатские будни. Правда, мы носили в ранце содержимое почти целого шкафа, зато вообще не было строевых занятий. Часто мы лежали часами в поле и ждали атаки наступающего «противника»; солдаты, с красными лентами на касках, продирались сквозь заросли дрока. Если кто-либо по неосторожности высовывал нос из укрытия, судья с белой повязкой объявлял его «убитым». Каска снята, ранец сброшен, воротник расстегнут, он «мертв». Если в роте оказывалось слишком много «мертвых», то при разборе маневров командиру ее устраивали «головомойку». Солдат дополнительно муштровали на лугу, в стороне от деревни, и тем дело исчерпывалось. С брюк и рукавов кителя счищался коровий помет, а вечером рота в полном составе являлась на бал, завершавший маневры.
Ведь мы были настоящими, профессиональными солдатами и были приучены принимать вещи, как они есть. Мы считали себя «элитой». Критику со стороны мы отвергали. А критика из наших собственных рядов могла, по нашему мнению, иметь лишь одну задачу – укрепить наши позиции как «элиты». Неважно, что при этом случалось испачкаться коровьим пометом, нам слишком часто вдалбливали, что грязь есть украшение солдата.
Мы охотно квартировали у крестьян и поденных рабочих. Нам предоставляли кровать или диван и приличную еду. Крестьяне сами испытали солдатчину и знали, в чем мы нуждаемся.