– Но это же чистое безумие!
Теперь Рут посмотрела на меня удивленно.
– Ты что, не читаешь больше газет или у вас испортилось радио?
– Как так? Случилось что-либо тревожное?
– Скажи, ты действительно ничего не слышал о новом законе относительно «коварных происков врага»? Теперь достаточно косо взглянуть на члена НСДАП или обронить неподходящее слово – и тебе конец. Уничтожены последние остатки личной свободы. К нашему кружку и без того уже присматриваются, потому что мы не вступили в нацистскую группу. Только вчера нас опять шельмовали. С нас достаточно, мы не дадим упрятать себя в тюрьму. Мы можем и в Англии учиться. Это то, что я хотела тебе сказать.
Я старался как мог отговорить Рут от ее решения. Тщетно. Все произошло столь неожиданно для меня, и я упрекал за это Рут.
– Попытайся меня понять, Бруно! Я больше не могу; жить в такой Германии. Мне больно, что я неожиданно тебя огорчила и причиняю тебе страдания. Прости меня, по мне хотелось по крайней мере самой тебе все сказать и попрощаться с тобой. Может быть, скоро увидимся. Собственно, я не должна была вообще об этом говорить: мы условились, что никто ни о чем не должен знать.
– Что это за люди, с которыми ты заключила такие условия? Что такое они натворили, если им нужно тайно покидать страну?
– Ты нас не понимаешь, Бруно. Это действительно хорошие и честные люди. Когда-нибудь ты нас, безусловно, поймешь. Безусловно.
Я расстался с Рут, не сказав ей на прощание доброго слова.